рассеивающийся в пустоте взгляд.
– Так, – не стал врать Жора.
– Если посчастливится добраться, там все сами и увидите, – заключил Зайцев.
– А что, можно и не добраться?
– Можно.
– Вы бывали там, Иван Михайлович? – Пеликанов был почти уверен, что это так.
– И да, и нет. Вы говорите о Заповеднике как о какой-то обнесенной колючей проволокой территории, которую можно обозначить на карте.
– Признаться, я его так себе и представлял: огороженная заборами секретная зона, лес, дикие звери, глухомань, – усмехнулся Жора. – Разве нет?
– Внешне оно все примерно так, – подтвердил профессор. – Но в действительности Заповедник никак не выглядит и нигде не находится. Я хочу сказать, что для каждого, кому удастся попасть туда, он будет выглядеть по-своему, а о его местонахождении можно говорить лишь условно, в связи с расположением определенной точки входа. Поэтому я и ответил вам вроде бы уклончиво. Но определенней сказать я не мог, так как нельзя утверждать, что я был в том самом Заповеднике, в котором, возможно, через некоторое время окажетесь вы.
Знал бы Сизифский, куда его посылает, удвоил бы командировочные, подумал Пеликанов. Это даже не Кабул с его вечерними забавами, это вообще черт знает что такое.
– Так что он такое, Иван Михайлович? – Жора придвинулся к столику вплотную, чтобы ничего не пропустить.
– Опять же, для всех по-разному, – усмехнулся профессор. – Я склонен считать его чем-то вроде пространства личной мифологии. Ну, если уж говорить совсем просто, – поморщился Иван Михайлович, видя, что его собеседнику все еще требуются дополнительные разъяснения. – Человек может, оказавшись там, разобраться в себе и увидеть свое истинное предназначение. Хотя я и против такого упрощения сути, – тут же поспешил оговориться он.
– Ну и как же попасть в тот настоящий Заповедник?
– Не ищите его, он вас сам найдет, – коротко отрезал Зайцев. – Возможно, там вы поймете, что такое Машина Пространства.
В этих словах профессора Жоре почудилось что-то неизбежное и зловещее.
– Я когда выпью, могу во сне храпеть, – предупредил Пеликанов, устраивая голову на подушке.
– А я – бубнить тибетские мантры, – глухо отозвался Иван Михайлович.
Он лежал на боку, отвернувшись к стенке. Из-под одеяла выглядывала его широкая медвежья спина в белой майке.
Пеликанов не понял, шутил профессор или говорил серьезно.
Когда маленькая проводница, как и обещала, разбудила Пеликанова затемно, Ивана Михайловича в купе снова не было. Жора красными заспанными глазами внимательно всматривался в профессорскую постель. Она казалась девственно чистой и нетронутой. В ее изголовье стояла пышная подушка-треуголка. Таким манером заправляли кровати давным-давно, много лет назад в детских садах и лагерях летнего отдыха. Пеликанов, хоть и плохо соображал спросонья, но догадался, что эту картинку вновь поставляет его память, причем на этот раз
