становилось невмоготу. А уже к обеду, когда солнце стояло в зените, косари приморились от однообразной и нелегкой работы. В предчувствии предстоящего обеда Петр Корнеевич первым снял свою рубаху, упревшую от соленого пота и выгоревшую от нещадно палившего солнца. Тела казаков, не тронутые загаром, выглядели словно сметаной намазанные. Чуть погодя, отдышавшись и придя в себя, сделали косари небольшой перекур, и каждый из них с косою на плече начинал продвигаться к своему балагану, потому что наступала пора полудновать.
Корней Кононович положил свою косу на валок сочной свежескошенной травы. Потом он не спеша вытянул чистую тряпку из-за пояса, вытер пот со лба и шеи, снял мокрую, липнувшую от пота к спине домотканую рубаху и взглянул на яркое, нещадно палившее солнце, которое, как он убедился, приблизилось к полудню.
– Должно быть, пора и пообедать. Кличь, Петро, баб! – сказал он усталым, пересохшим голосом.
Петр Корнеевич по старой привычке заложил два пальца в рот и, глядя туда, где на противоположной стороне их делянки маячили знакомые белые женские косынки, пронзительно, до рези в ушах свистнул. Как только мать и жена повернулись в его сторону, помахал им руками, приглашая к своей повозке.
Запах цветочной горечи тернов будоражил его молодую душу. Их разросшиеся кусты подступили со стороны редкого леса к восточной части земельного надела Богацковых. Предусмотрительный Корней Кононович не позволял им сильно разрастаться и беспощадно выкорчевывал те, которые перешагнули допустимую межу и угрожали заполонить его землю. Глубокой осенью, когда первые морозы прихватывали переспелые, темно-сизые ягоды терна, Корней Кононович вместе со своей семьей приезжал на это место и любил собирать их впрок для взвара.
Теперь же Корней Кононович подошел к своему балагану, повесил косу на деревянный шарабан повозки и только тогда разогнул спину, затекшую от однообразной, утомительной дневной работы.
С нескрываемой вдруг нахлынувшей досадой этот умудренный жизнью казак вспомнил, что настала подходящая пора поговорить с сыном с глазу на глаз и заодно приструнить и образумить зарвавшегося в последнее время гуляку по поводу его беспутной семейной жизни. Раньше ему было некогда, а теперь время как раз приспело, чтобы без присутствия женщин наставить своего не в меру разгулявшегося сына на путь истинный.
Тут Корней Кононович спохватился и с неприязнью посмотрел на Петра, который стоял рядом и утирал рушником обильный пот на лице и на шее, а сам самонадеянно подумал: «Я етому бабнику счас рога враз обломаю!» – но явно переоценил свои возможности.
В передке повозки он быстро достал спрятанный там под соломой замусоленный кисет с махоркой, скрутил цигарку и закурил. Наконец, собравшись с духом и глядя на Петра исподлобья, решил затронуть больную семейную тему молодоженов и как бы между прочим, неопределенно, с иронической похвалой сказал:
– Цены тебе, дорогой сынок, нетути … в базарный день!
Петр
