бывший уроженец станицы Кавнарской, поговаривали, тоже был не подарок.
Когда Тарас Григорьевич служил хорунжим в лейб-гвардии 1-й кубанской сотне Собственного Его Императорского Величества конвоя, царь до неузнаваемости разбаловал его своими безмерными поблажками. Возвратившись на побывку домой, в станицу, Тарас Григорьевич сатанел от гордости и по пьяной лавочке становился весьма буйным и не упраляемым, терял контроль над своими действиями и вытворял такое, что не приведи Господи. Бог его силой не обидел. Бывало возьмет оглоблю в свои ручищи и замахнется ею, то подходить к нему поближе, чтобы разоружить, никто не рисковал. Был этот избранный любимец царя гроза и гордость не только в станице Кавнарской, но и в соседних станицах его знали, как облупленного.
В такой момент, если ему попадались под горячую руку те его неугодные казаки – одногодки, с которыми он парубковал в свое время и частенько конфликтовал в беззаботной молодости, которых и теперь не долюбливал, по старой памяти, потому, что они приходились ему не по нутру и относился он к таким с нескрываемой неприязнью. При встрече с ними устраивал им такую несусветную бучу, что только держись. Всем им становилось и тошно и горько и места мало. Разбегались они с перепугу, как мыши в шуршу. Каждый из них бежал туда куда попало, не зная куда себя деть, и где найти ближайшее надежное убежище (укрытие), для того, чтобы, как можно подальше, держаться от буяна. На следующий день приходилось страдальцам волей или неволей, а идти к бабке Чижихи на поклон, чтобы она молитвой от испуга избавила. После этого они еще долго помнили эту встречу. Всё-таки нечасто бывает подобное…
В станице давно и не зря поговаривали, что у Богацковых вся порода такая бусорноватая.
Артем Силантьевич ерзал на лавке возле своего стола. Ему не терпелось показать всем казакам, приглашенным к столу, что он тоже не лыком шит. После второй выпитой чарки долгожитель немного захмелел. Важничая, он расправил у себя на груди свои кровные два Георгиевских креста – четвертой и третьей степени и протер сухоньким кулачком слезящиеся и глубоко ввалившиеся от старости глаза. Старый казак, растроганный до слез праздничным присутствием собравшихся станичников, закашлялся от волнения. Не без умиления и гордости с почтительным восхищением посмотрел он на Корнея Кононовича, как на удачливого земляка-станичника и прошамкал беззубым ртом:
– Господа казаки, я хочу вам сказать, что у настоящего кубанского казака, такого, как наш станишник Корень, завсегда тольки так и должно быть – или грудь в крестах, или голова в кустах.
Смутившийся Корней Кононович привстал с места, поднял голову и осмотрел присутствующих. Не спеша он расправил свои могучие плечи и только потом с достоинством раскланялся на все четыре стороны.
Артем Силантьевич еще больше оживился и, боясь упустить подходящий момент, чтобы высказать основное, продолжил свою мысль и особо подчеркнул:
– Другой участи Георгиевским кавалерам, к придмеру, таким казакам, как я и нашенский станишник Корень,
