и потому не входили в систему “All inclusive”. Бар работал for cash, то есть за наличные деньги. Для привлечения посетителей, здесь, конечно, имелись и жалкие бутылки со слабой турецкой водкой и пара фальшивых бочек с винами, что стояли в остальных барах.
Однако главным было не это.
Сама атмосфера казалась здесь иной.
В баре золотисто отсвечивал коньяк, джин переливался, как аквамарин, а ром был как сама жизнь. Словно налитый свинцом, я недвижно восседал за стойкой бара. Плескалась какая-то музыка, и бытие мое было светлым и сильным. Оно мощно разлилось в моей груди, я позабыл про ожидавшую меня через несколько дней беспросветную жизнь в России, забыл про отчаяние моего существования, безработицу и грядущую нищету, и стойка бара преобразилась в капитанский мостик корабля жизни, на котором я шумно врывался в будущее.
К счастью, бренди здесь не переводилось: поднимались сюда в основном богатые русские, которые любили по ночам пить залпом дорогой французский коньяк или вонючее виски из Англии.
Один за другим я принял еще три стакана.
И только после этого пошел спать.
Подойдя к кромке прибоя, я встал.
Вода обжигала ноги; по утрам она здесь никогда не бывала теплой.
Я не отличался любовью к моржовым купаниям. Но сейчас оно являлось жизненно необходимым.
И черт с ним с этим днем рождения…
Я потуже перевязал шнурок на плавках: однажды я бросился в воду, а трусы остались на поверхности. На радость тем, кто это видел. Впрочем, этого не видел, кажется, никто. Да и видеть-то было нечего, я нырял лицом вниз.
Но все-таки на всякий случай я подтянул узел.
И прошел метров двадцать влево от нашего пляжа. На траверс соседнего отеля, где дно чистили от камней и спуск в воду не сопрягался с риском остаться без ног.
Днем там было не протолкнуться от турок и их черномазых детей, но пока море оставалось почти пустынным.
Я зашел по колено. Накат, обжигая, бил мне по ногам.
Высшим проявлением силы воли я всегда видел медленное вхождение в холодную воду. Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром остужая раскаленную кожу.
Но я никогда не считал себя излишне волевым человеком.
– Du Scheisse… – привычно пробормотал я.
И задержав дыхание, плюхнулся сразу плашмя, и поплыл, разводя руками волну.
Море было холодным, как вытрезвитель.
Как раз то, что мне требовалось.
Оно мгновенно смыло мысли о собственной жизни.
И я стал возвращаться в обычное состояние.
IV
Быстро наступала жара. А с нею отступал хмель. Сдавая позиции ненужным мысли. Которые в трезвом состоянии днем не давали расслабиться.
Я знал, что против них имеется лишь одно средство.
Все та же выпивка – вечная, простая и надежная, как револьвер системы Нагана. На пляже имелся
