не чувствует, но знает: напряженность на границе фаланги увеличивается. Времени немного – до перезарядки. Темп заклинаний нарастает, янычары на месте печатают шаг. «Amena!» – исступленно орет дервиш одновременно со вторым залпом. Воздух вокруг построения вскипает от освободившейся энергии, щелкают спуски арбалетов, и огненные росчерки уносятся в глубь леса. Клубы пара относит ветром – все восемь янычар на ногах, дервиш снова начинает читать заклинание в темпе сердечного пульса.
– Трелью! – командует Журбин, и бойцы поочередно спускают нижние механизмы самострелов.
Болты с соловьиным пением срываются с направляющих. Не прерывая речитатива, дервиш сопровождает каждую стрелу коротким жестом-напутствием. Скорее всего, это не боевые заряды, их наконечники – хрупкие баллоны с паралитическим или слезоточивым газом. Наверное, дервиш слегка отвлекается на выстрелы янычар, и, хотя очередной «Amena!» звучит своевременно, после ответного залпа Вик видит, как брызжет кровь и подгибается нога одного из бойцов. Он падает на колено, строй нарушается, но янычар сквозь зубы шепчет Песню Анестезии, уверенно встает и даже притопывает закованным в стальной наколенник унтом.
Это после лекари будут собирать из осколков расщепленную кость, а раненый – метаться в горячке. Сейчас не время думать о таких мелочах. Однако ловко справляются невидимые нападающие – на перезарядку уходит меньше полуминуты. Впрочем, откидные затворы – очень прогрессивные механизмы. Уж кому, как Вику, не знать. Но даже они бессильны против восьмерых янычар, замерших на середине дороги.
Не совсем правильно, что бойцов бережет сила дервиша, просто он распределяет энергетику всего отряда – как дирижер. Это пат. Будь дервишей двое, каре могло бы развернуться в шеренгу и идти под кроны деревьев, но один из них уже лежит, убитый первым залпом.
Движение сбоку от построения. Медленно, тяжело поднимается кто-то из четверки ранее поверженных. Алые лепестки распустившейся цветком крови из развороченной на груди брони не позволяют думать о том, что ранение легкое. Но если янычар, пусть и пошатываясь, идет – значит, он все еще жив. Глупо утверждать, что поднять мертвеца невозможно, но ритуал этот настолько энергоемкий и кропотливый, что воспроизвести его в полевых условиях нереально. Воин бредет к каре, стаскивая с себя мятый, окровавленный доспех, подбирает, вдобавок к своему, саблю мертвого дервиша и замирает напротив Журбина. Судя по внешним признакам, в строю ему тоже делать нечего.
– Даруй! – обращается он к командиру.
– Будь свободен, – не раздумывая, отвечает Журбин, и ссутуленный янычар выпрямляется, расправляет плечи.
– Прощайте, братья.
И воины нестройно бьют кулаками в щиты.
Раненый разворачивается и плавно, амортизирующими, нечеловеческими прыжками бросается в сторону нападающих. Четвертый залп на мгновение останавливает его, он трясет головой, разбрасывая капли крови, и продолжает
