свое пребывание в мире зримым для того, чтобы каждый нашел свое истинное Я и свою истинную жизнь».[4] И дело не только в том, что социальное учение Церкви вооружает ее подобием светской идеологии и позволяет проникнуть в нее светским понятиям, что оно ограничивает ее благовестие определенными временными и социальными воззрениями и в определенной степени оправдывает греховность этого мира, а в том, что задача Церкви – совсем другая. Она вообще не может быть выражена социальными понятиями.
В каждый городской храм приходят люди, чтобы попросить о помощи. Даже у неверующих людей почти на уровне инстинкта заложено убеждение: храм – это такое место, где должны помочь, где не могут отказать попавшим в беду. И они совершенно правы. Если чиновник может сказать: «Это вне зоны моих обязанностей», если родные могут отвернуться: «Ты сам во всем виноват», то для христианина это совершенно невозможные слова. Но просители в приходе могут услышать отказ: «Нет возможности». По наблюдениям профессора-протоирея Глеба Каледы: «часто легче привлечь людей с добрым сердцем, но почти неверующих или неофитов, недавно крещенных и воцерковляющихся, чем так называемых церковных православных людей».[5]
Социальное служение всегда возможно, если помнить о цели службы: через нашу любовь к пришедшему человеку показать ему радость другой жизни – жизни с Богом. Встречается мнение, что основная проблема социального служения Церкви – проблема материальная. На самом деле этот вопрос, в первую очередь, нравственный и духовный, и решать его надо в соответствии с нормами нравственности и концепцией христианства.
Бывает, что за помощью обращаются верующие. Про такие случаи апостол Павел сказал: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного» (1-е Тим. 5, 8). Социальное служение помогает создать внутри прихода по-настоящему братские отношения, укрепить единство и взаимную любовь.
Христианин, не имея возможности сам помочь, должен найти того, кто способен, – говорит свт. Тихон Задонский.[6] Он же говорит, что христианин не может быть без веры, вера без любви, а любовь без милосердия, потому что «любовь не токмо над братом своим единоверным, но и над неверным и врагом своим милосердствует, и не может не благотворить всякому, кого ни видит требующим благотворения».[7]
«Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут» (Мф. 5; 7). Ελεος по-гречески значит милость, милосердие, а также и сожаление, сострадание. Праведность богоугодной милости в том, что она нелицеприятна. «Тот милостив, – говорит прп. Исаак Сирин, – кто в мысли своей не отличает одного от другого, но милует всех».[8] Отвечая на вопрос: «Что такое сердце милующее?» (Слово 48) – преподобный добавил: это «возгорание сердца у человека о своем творении, о человеках, о людях, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари… А посему и о бессловесных, и о врагах истины,
Mantzaridis G.I. Grundlinien Christlicher Ethik. St. Ottilien, 1998. S. 55.
Каледа Г., прот. Задачи, принципы и формы православного образования в современных условиях // Журнал Московской патриархии. 1994. № 10(107). С.4.
Иоанн (Маслов), схиархим. Симфония по творениям святителя Тихона Задонского. М., 2000. С. 511.
Там же. С. 510.
Исаак Сирин, преп. Слова подвижнические. М., 1998. С. 309.
