ладонь к его спине, расчерченной широкими полосками пижамы.
– Кон? – сказала она. Муж не ответил. – Кон? Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – сдавленно отозвался он.
– Что с тобой, Кон?
– Ничего.
– Ну как же ничего?
Прошла наполненная звуками плача минута. Вся моя жизнь, думала Мэри, протекает не во мне, а снаружи меня. И я ничего о ней не знаю.
Наконец Кон произнес:
– Не могу поверить, что она и вправду ушла.
Эти слова наслали на него новую волну рыданий, и звучание их казалось не вполне человеческим, похожим скорее на треск, с которым рвется мокрая бумага. Мэри ощущала и сострадание к нему, и, пожалуй, в той же мере раздражение.
– Сьюзен не ушла, – сказала она. – Просто у нее началась своя жизнь. Да и Нью-Хейвен не так уж далеко отсюда.
– Она ушла, – ответил Константин. – Она больше не наша.
– Так ведь она уже долгое время не была полностью нашей, верно?
– Она была моей, – произнес Константин.
Мэри поняла. И отогнала от себя эту мысль.
– Ты просто устал, – сказала она. – И выпил лишнего. Встанешь утром, и все будет хорошо.
Он повернулся к ней. Искаженное плачем лицо его казалось в темноте безумным, старым.
– Прошу тебя, – выдавил он и протянул к ней руки, а когда она не приняла объятия, уткнулся ей в шею горячим, мокрым лицом и сказал еще раз: – Прошу тебя.
– Ты просто устал, – повторила она. – И выпил.
– Не только это, – ответил он. – О господи.
Он поцеловал ее в шею, взял за подбородок, прижался губами к ее губам. Они не любили друг дружку – сколько уже? – полгода? Больше? И эта ночь ночью любви не станет, во всяком случае для нее. Она давно начала понемногу выигрывать битву, которую вела со своими чувствами. И не один уже год чувствовала, как желание покидает ее, гаснет, словно свет в отходящем ко сну доме. Случались мгновения, когда на нее, лежавшую вот здесь, в постели, нападала паника. Так совершалась ее судьба, так будущее вшивало себя стежками в ее кожу. Другой жизни, отличной от этой, не будет. Ее чувства, сам ее страх стали, похоже, привычными ей – частью того, что она подразумевала, произнося слова “моя жизнь”. Ну так вот, сегодня она никакого желания что-то менять в своей жизни не испытывает. И уж не с Константином же, слезливым и пьяным, и не после такого трудного дня.
Она высвободила губы, сказала:
– Давай спать, милый. Утром тебе станет лучше.
– Я не могу заснуть, – пожаловался он.
– Можешь-можешь, – заверила она его тоном, каким разговаривала с детьми, пробудившимися от страшного сна. И в который раз подивилась прозвучавшей в ее голосе материнской убежденности. “Они верят мне, своей матери. Верят, что я знаю, о чем говорю”.
– Ты просто закрой глаза, – сказала она. – Даже опомниться не успеешь, а уже заснешь.
И к ее удивлению, он послушался. Тихо вернулся на свою
