опять я спрошу: кто мешал? Чем помогла Курту твоя бессонница?
– Так бессоннице ведь не прикажешь, – философски поделился Харли, вновь начиная клевать носом. – Я уж и овец отарами пересчитал, и верблюдов – для экзотики… Без толку! Перед глазами бледнющая рожа Мака в ореоле красных волос, и зрачки с булавочку. Я ведь знаю, как оно бывает, док, когда передоз и кризис, кома. И как потом ломает – знаю. Сколько раз Курт меня за уши вытаскивал, а теперь сам… Глупо. Он сказал: моим лекарством его травили, правда, док?
– Правда.
– Дерьмо! Жесть! Ну, вот почему так, а? Если лекарство – оно же и яд! Или вот слышал, точки на теле есть такие: нажмешь слегка – болезнь изгонишь, нажмешь сильнее – залечишь до смерти. Почему, д. м.?
– Иди ты к черту! – В сердцах прикрикнул я. – В-полпервого ночи проблемы мироздания с тобой обсуждать!
– Сам дурак! – обиделся-таки пьяный Харли. – Ну ты же псих… психи… хи! Психиа… трррр! С кем еще беседовать о вечном? Ой, ладно, развлекайся тут, как знаешь, а я на боковую.
Он свернулся калачиком в кресле, вознамерившись уснуть, но я не позволил. Как бы я ни относился к Роберту Харли, допустить, чтобы человек ночевал в кресле на кухне, не мог.
– Эй, Роб! – Я потряс его за плечо. – Давай-ка в кровать, приятель.
– С тобой? – приоткрыл хитрый глаз художник. – Согласен! И пусть Мак-Феникс меня потом кастрирует, дело того стоит!
– Не мечтай, – одернул я болтуна. – Ты не в моем вкусе. И потому мне не греет душу тащить тебя в спальню на руках.
– Боже, такая романтика – и мимо! – слащаво протянул Роб. – Ну почему судьба так жестока, звезда моя? Ну и на фиг все! Если нагнешься, пупсик, я обхвачу тебя за шею. Ничего личного, просто так удобней встать… О да, детка! Встал! Ну не надо меня ронять, я же встал, а не тот, что под халатом… Хотя и он… вполне созрел для подвигов. Знаешь, док, а я щас по-шотландски, без белья! Поверишь? Проверишь? Ха, не бей меня! Бляяя! Теперь я, пожалуй, знаю, из-за чего так клинит Мака. Подобных мужиков – поискать!
Он цеплялся за меня и безобразно паясничал; я видел, что он шутит, нарочно действуя мне на нервы, испытывает, кривляясь и нарываясь на апперкот, я все это видел и потому, должно быть, сумел сдержаться и не затеял драку с лучшим другом Мак-Феникса. Прилагая героические усилия, проклиная сложившуюся за два дня привычку таскать тяжести, я доволок его до персональной спальни (опознать ее было не трудно по двери, разрисованной позами из Камасутры), впихнул внутрь и уронил на обширную кровать под балдахином, с пошлыми купидонами вместо столбиков. Насколько я мог понять, кровать была антикварная, в стиле барокко или рококо, я не силен в этой области. Остальная обстановка спальни была выдержана в этом помпезном избыточном стиле, соблюденном с дотошностью, граничащей с манией. Или неприкрытой иронией. Торжественный интерьер французского двора в исполнении Роберта Харли вызывал улыбку и призывал поглумиться над пережитками старины. Я поглумился. Слегка. Пропустил мимо ушей идею
