по-птичьи склонив голову на бок.
– У тебя больше информации, – сказал я. – Могу только предполагать и фантазировать.
– Фантазируй, – согласился Птицын.
– Кто-то из тех, с кем она тут в контакте – я думал, с тобой, – сказал, что надо подставить Омельченко. С какой целью? – даже не догадываюсь. Почему согласилась? – тоже. Судя по всему, ей пообещали – с Хлесткиным ничего не будет. Может, про Хлесткина вообще не говорили. Сказали, выстрелят из карабина и вернут. А сами…
– Она, правда, верит? Насчет Хлесткина?
– По-моему, не сомневается.
– А когда узнает?
– Уверен, если бы знала про Хлесткина, не согласилась.
– Правильно уверен, – быстро согласился Птицын. – Теперь все равно узнает.
– И все им испортит.
– А у них счет по-крупному.
– У кого?
– Рисковать они не могут. Значит, что получается?
– У кого? – не скрывая раздражения, переспросил я.
– Так если бы знать… Совсем тогда другие дела. Может, теперь?
– Что теперь?
– Не сказала куда?
– Я думал, к тебе.
– Может быть, может быть… Бежим!
– Куда?
– Ко мне. Не исключено – успеем.
Я заметил, что у него дрожат губы. Но и у меня, кажется, видок был не лучше. Заметив, что я никак не могу попасть в рукав куртки, он тихо сказал:
– Не психуй. Перероем весь поселок. Вычислим гадов. Не выдержали, сволочи, зашевелились. Ты их спугнул.
– Я?
– Ждали Арсения Павловича, приехал неизвестно кто, неизвестно зачем. Какие в эту пору птицы?
– У меня биоэнергетика.
– Разбираются они в твоей биоэнергетике! Побоялись, ты с Омельченко стыканешься.
– При чем тут вообще Омельченко?
– Хлесткин написал, что берется доказать – можно за день, а не за несколько суток дойти от стационара до того распадка, где он нашел Арсения.
– Можно?
– Полная хренотень!
Заканчивали мы этот разговор уже на улице. Птицын бежал легко и быстро. Я с трудом держался рядом с ним. Ветер подталкивал нас в спину. Из-за спешки и пелены ничуть не поредевшего снега я так и не смог определить ни направление, ни особенности мест, по которым мы пробегали. К тому же Птицын то срезал углы, то протискивался между какими-то сараями и помойками, то, согнувшись, нырял под помосты, на которых стояли лодки и бочки. Я был уверен, что самостоятельно мне теперь дом Омельченко ни за что не отыскать, и прибавил ходу, догоняя оторвавшегося от меня Птицына.
– Почему, по-твоему, убежал Омельченко? – задыхаясь, спросил я его, когда мы побежали рядом.
– Дурак потому что, – ответил Птицын, отворачиваясь от снега, который теперь лепил нам в лицо. – Или еще что-то, – выдохнул он после довольно продолжительной паузы. И добавил: – Дурак, конечно.
Возле
