саженях в восьми позади верховного стола, на ее щеках играл легкий румянец, пламя китовых свечей играло в ее глазах и отражалось в самоцветах украшений.
– Мне, старому, тоже на покой пора, – решил ярл.
Завершив рукопожатие с бодричем, он вернулся к верховному столу. Рагнхильд встала, Хёрдакнут накинул ей на плечи плащ из куньих шкур. Ярл и его спутница слегка поклонились пирующим, и под свою долю кличей одобрения отправились в отведенную им почивальню в гридне[48], прямо над пиршественным покоем. Середину почивальни занимала высоченная кровать с подушками и перинами, пол был устлан в три слоя коврами и шкурами. На стене висела диковина – кусок холста, натянутый на деревянную раму и расписанный красками в несколько цветов. На холсте, то ли жирный бобер с пятачком, то ли свинья с бобровым хвостом, в доспехах, с копьем, и верхом на свинье поменьше, покостлявее, и с веником вместо хвоста, въезжала по жердочке на опрокинутую радугу, из которой торчало несколько утиных лапок. Радуга перерезала пополам косоглазого козла с мечом.
Рагнхильд начала было изучать диковину, некоторые части которой были подписаны творцом, разумно не полагавшимся исключительно на свои изобразительные навыки. Над головой свиньи в доспехах, например, был нарисован ярлычок, а в нем прорисованы руны, «йасвинго.»
– Что ты тут рассматриваешь эту борьбу бобра с козлом, идем-ка лучше в койку? – ярл подкрепил слово делом, подхватив жену на руки.
– Тебе все в койку да в койку, не дашь к искусству приобщиться. Это называется картина. Вот Свинко, он въезжает на корабль Торольва Вшивой Бороды. Двадцать лет назад…
– Это все на картине? Обалдеть! Как эта штука расстегивается?
– Здесь два крючка, потом через голову, да смотри не порви!
– Про двадцать лет назад я все знаю, Торольв пришел грабить Зверин, не успел сходни поставить, как Свин верхом въехал на его драккар и взял его в плен. Два года Свин за Торольва выкупа ждал, половины так и не дождался, так за полцены его и отпустил. Торольв, видать, и вправду крепко завшивел, раз прозвище пристало… Поделом ему, раз родня жадобы. Да, велика сила искусства, все это на бобросвинский перевести. Давай это тоже снимем…
– Порвал!
– Новую подарю, из этого, как он называется, в Серкланде научились делать…
– Шелк. Ты, кстати, в баню ходи еще реже, тоже завшивеешь, еще протухнешь, и до особы моей тебя боле не допущу.
– Что значит реже, вот был же третьего дня! Руки подними… Стой, повернись-ка…
Некоторое время ярл любовался на открывшееся ему зрелище.
– Да, хороша. Иди сюда.
– Погоди, дай косы распущу.
– Косы потом распустишь.
– И то, с тобой и миг не погодить, а если погодишь, так как опомнишься, ты уже опять какую-нибудь корчмаршу пялишь.
– Ну, так все не так было, – обиделся Хёрдакнут, проводя тыльной стороной ладони по бедру Рагнхильд и дивясь одновременному ощущению нежности, гладкости и упругости. –
Отдельный высокий сруб, где обычно размещается пиршественный покой.
