ладонь. Дед беззлобно покрикивал на него.
– Сейчас цапнет за палец, – посмеиваясь, пугал он внука.
Они свернули на неширокий, метров пять от берега до берега, приток, проплыли с полкилометра и выбрались на землю. Дальше были перекаты, и пройти на лодке было нельзя. Дед вытащил нос «казанки» на берег, цепью приковал моторку к толстому дереву, закинул на плечо двуствольное ружье и зашагал по еле видной тропинке вдоль Серебряной – так называлась речка. Марк еле успевал за ним. В Серебряной показывала черную горбатую спину кета, непостижимым инстинктом, который потом назовут хоумингом, ведомая на нерест; под ногами шуршали опавшие листья, дед, весело покряхтывая, указывал Марку на грибы по сторонам от тропинки – все было хорошо. Пока они не выбрались на поляну, откуда с жужжанием внезапно поднялся рой осенних мух. Дед Андрей, которого через несколько лет за три месяца сглодал рак желудка, грязно заругался. Марк выглянул из-за его широкой спины и почувствовал тошноту. Всю поляну покрывали выпотрошенные рыбьи тушки. Кета – с лилово-малиновыми полосами на боках, с длинными челюстями. Со вспоротыми животами и остекленевшими глазами, с растопорщенными в агонии жабрами, там и сям измазанная остатками красной икры, потоптанная ногами и покрытая мухами; сотня или две мертвых рыб, попавшихся в сети браконьеров. Эта поляна еще не раз потом снилась Марку. А в тот момент его согнуло пополам, и он стал извергать из себя почти переваренные остатки завтрака пополам со слезами, хлынувшими из глаз, как из крана. Дед положил ему на плечо руку и сказал:
– Ничего-ничего, пацан. Все в порядке. А этих сволочей я найду.
Сейчас, когда Марк глядел на кровавые брызги на линолеуме и на бледных обоях с выгоревшим тусклым узором, успокоить его было некому. Хуже всего, что он чувствовал накатывающий приступ. Неожиданный, как всегда. Голову заволокло туманом, грудь будто бы сдавило тисками.
В приглушенном свете он видел кавказца, навзничь лежащего посреди комнаты, – голое тело, покрытое густыми волосами, свалившийся набок детородный орган. Пуля попала в шею и, судя по всему, задела сонную артерию. Плохая смерть, жизнь уходила с фонтаном бьющей крови. Темно-алая лужа у тела. Забрызганная мебель. Трехстворчатый шкаф, в полировке которого отражалась люстра «под хрусталь». Включенный торшер с пожелтевшим абажуром. Старый будильник «Янтарь», щелчки секундной стрелки которого Марк принял за живые звуки.
Разложенный диван был застелен бело-синим постельным бельем. На нем на спине лежала Алька.
То, что было ею. Обнаженное тело с двумя огнестрельными ранениями в области сердца. Одна рука закинута над головой, глаза открыты, смотрят в потолок. Лицо спокойное – и от этого все в комнате казалось более безобразным и нелепым.
Марк подошел, коснулся ее плеча, оказавшегося теплым, но с будто резиновой на ощупь кожей. Такой была двадцать пять лет назад та нагретая осенним солнцем выпотрошенная кета, когда он, проблевавшись, осторожно дотронулся пальцем до одной из загубленных рыбин.
С трудом соображая
