его фигуру. Но этот запах табака…
От человека прямо исходила гнетущая унылая атмосфера, будто унылостью вонял его табак. Человек обернулся, сделав последний вдох дыма, потушил трубку и убрал ее во внутренний карман халата.
Но тут, как по команде, органическое Солнце скрылось за тучей, и я смог разглядеть своего комнатного визави.
– Господин Ценин, – начал я медленно и с некоторым довольством, – добрый день.
Я встал у двери в характерной позе, наклонил торс и оценивающе посмотрел на него, обрадовавшись такому повороту событий. А я-то думал ловить тогда ученого после окончания конференции.
Ценин несколько опешил, будто не сразу узнал меня. Но потом его лицо прояснилось, и он невольно изобразил небольшую улыбку. Поначалу его лицо действительно было унылым, но он тут же сменил выражение на почти возвышенно-лирическое, даже на мгновение улыбнулся. Ценин закрыл глаза, потряс головой, сложил руки на груди и глубоко вздохнул. Меня эти глупые, очевидно, нервные приготовления только забавляли.
На лицо ученого спадали длинные вьющиеся темно-русые волосы. На лице росли редкие усы, к низу от которых висел тяжелый рот. Отстраненный серый взгляд, выходя сквозь линзы очков, терялся где-то недалеко, упираясь в невидимую стену. Черную рубашку закрывал, по всей видимости, никогда не снимаемый потрепанный халат, из-под него виднелись черные брюки, которым, как казалось, было уже лет двадцать.
– Искандар, – после небольшой паузы ученый повел бровью и добавил, видимо, для торжественности: – Романович. Добрый.
– Ха, что же вы не на конференции, друг мой? Вы же, право, должны были туда бежать сломя голову. Демонстрировать Эскадролю наши достижения. Вы не представляете, сколько я людей убью с вашим изобретением, – я громко рассмеялся и подошел к дивану, опершись об его спинку. Я сразу повеселел и забылся, как я делаю всегда в присутствии людей, от которых нельзя ожидать ничего отрицательного.
– Я-с… В общем, – он явно замялся и не знал, какую отговорку придумать, – считайте, что нет настроения. Хотя ваше заявление о будущих убийствах с помощью моего творения добавляет мне толику удовлетворения, – ученый сразу сжал губы, будто в предчувствии, что сказал что-то не так.
– И почему нет настроения?
– Настроение есть, но довольно гнетущее. Весьма часто такое происходит без причины или по причинам пустяковым. Это даже можно назвать унынием, если бы я не пытался вывести себя из этого состояния. Проблемы на работе накладываются на проблемы личные. Я надеялся выступить с докладом для людей разбирающихся, как, по крайней мере, думалось мне, но нашел атмосферу весьма для этого не подходящей. Угнетенность взяла свое, сломав во мне всякое желание действовать, как планировали действовать коллеги. Понаблюдать за горным пейзажем, отстранившись абсолютно от всего, уйдя в свои миры, я счел единственным возможным вариантом.
