прекрасных зеленовато-карих глазах.
Эта обворожительная светская львица была хорошо знакома пасторской дочери. Шарлотта с первого взгляда узнала свою давнюю приятельницу, светлейшую леди Хитернлин. Сама же миледи, казалось, не замечала присутствия в зале Шарлотты Бронте или, во всяком случае, делала вид, что не замечает.
Шарлотта отлично понимала, что положение Кэтрин Хитернлин не позволяет выдавать знакомства с простолюдинкой, и вполне простила миледи ее вынужденную показную холодность. И все же пасторская дочь никак не могла отвлечь свои мысли от герцогини и направить их в иное русло: этот обреченный, исполненный вселенской печали взор не давал ей покоя. О, как напоминал он Шарлотте о ее безвременно ушедших из жизни сестрах! Весь облик леди Хитернлин нес на себе печать глубочайшего страдания, но было в нем и нечто иное – какая-то отрешенная, непостижимая возвышенность.
«Эта женщина теперь страдает, – отчетливо вспомнила Шарлотта слова умиравшей Эмили, – страдает отчаянно, всем своим существом. Боюсь, что счастливое избавление ожидает ее не скоро. Ей суждено пройти все круги Ада на земле, прежде чем это наконец произойдет».
«В чем же сокрыта причина печали несчастной леди Хитернлин?» – отчаянно думала Шарлотта. И тут она заметила, с какой яростной неприязнью взглянула герцогиня на своего милейшего супруга – а именно им и был благородный подтянутый блондин, сидящий подле нее.
«Неужели все дело в герцоге Хитернлине? – продолжала дочь пастора свои невеселые размышления. – Неужели в нем и заключен источник ее страданий?»
– У вас весьма оригинальные черты, мисс Бронте, – неожиданно услышала Шарлотта внезапно вторгнувшийся в ее сознание голос молодого художника Джона Эверетта Миллеса. – Не окажете ли вы любезность дать согласие стать моей натурщицей?
– Благодарю вас, сэр, – ответила она словно сквозь зыбкую дрему, – но, по настоянию мистера Смита, я уже позирую другому художнику, мистеру Джорджу Ричмонду. Так что покорнейше прошу меня простить.
И Шарлотта снова погрузилась в глубокую пучину мрачных мыслей о злополучной участи леди Хитернлин. В этих безотрадных размышлениях пасторская дочь пребывала до самого конца обеда. Она отвлеклась от них лишь тогда, когда настала пора покинуть этот дом.
На прощание мистер Теккерей подошел к Шарлотте и, устремив на нее открытый, исполненный невыразимой нежности взор, с неожиданным пылом произнес:
– Примите мою сердечную признательность, дорогая мисс Бронте. Только благодаря вам я смог познать свою собственную сущность. Ваши произведения открыли мне такие потаенные глубины моей натуры, о каких я и сам дотоле не подозревал.
– Я рада, если я и в самом деле смогла хоть в чем-то быть вам полезной, мистер Теккерей, – просто ответила Шарлотта и, лукаво улыбнувшись, добавила: – Пожмем друг другу руки!
– С
