заниматься в Джаваховском гнезде.
Даня стала отдельно от других брать уроки у Людмилы Александровны Влассовской. Ей это было тяжело, непривычно. Разве она думала когда-нибудь о систематических уроках в пятнадцать лет? Успех, слава, бродячая жизнь артистки, – вот что наполняло до сих пор ее всю, а теперь… Иногда, забывшись, Даня вспыхивала, бросала перо, книгу.
– Я не хочу и не могу учиться! Я не могу быть как все! Оставьте меня! Я не создана для жизни трудовой пчелы, – срывается с ее губ. – Я не хочу такой жизни. Да мне ее и не надо. Я талантливая и не пропаду и без этого вашего ученья. Я буду артисткой!
– Увы! Бродячей арфисткой ты будешь, дитя мое, но не артисткой, нет, – улыбаясь, отвечает тетя Люда. – Пока ты еще дитя, твои импровизированные песенки дадут тебе успех и удовлетворение. Но когда станешь постарше – они уже не будут интересовать людей. Толпа требует школы от артистки. А школы у тебя нет. И чтобы поступить в консерваторию, даже в музыкальные классы, необходимо образование. Только грамотный человек может войти в этот храм.
Голос тети Люды кроткий и тихий. Веет от него искренностью и участием. Но Даня волнуется, едва слушая его. Нет! Нет! Она не понимает ее. Она не может ее понять. Ах, Боже мой! Никто ее здесь не понимает. Она не как все. Спадут чары! И она покажет, покажет им! И зачем умерла мама? Зачем? Зачем? Из синих глаз падают скупые слезы.
– Где ты была утром, Селтонет?
Сандро спрашивает это таким же тоном, каким спрашивал бы сам «друг» провинившуюся дикарку.
И черные глаза его строги, почти суровы.
Селим, с туго перетянутой талией, со съехавшей на бритой голове папахой, выступает вперед.
– Какое тебе дело, где она была?! Хотя бы в подземной сакле у самого шайтана. Не смей обижать девушку! – отвечает ему Селим.
Сандро пожимает плечами.
– Ты с ума сошел, Селим. «Друг» приказал мне, как старшему, заботиться о всех вас. Тетя Люда беспокоилась все утро. Селтонет опоздала на Урок муллы.
– Ха-ха-ха! Пусть Сандро наденет черную юбку «друга». Пусть заплетет свои кудри в две косы. Пусть сорвет кинжал, пояс и газыри со своего бешмета. Пусть девчонкой сделается Сандро, чтобы каждая баба-осетинка могла тыкать в него пальцем и кричать: вот так джигит!
Селтонет, говоря это, хохочет. Даже Маро, приготовляя у себя в кухне на завтрак любимый детьми бараний шашлык, вздрагивает и говорит сварливо:
– Ну вот, разошлась снова, дикая коза. Опять вселились в девчонку злые духи. И чего это княжна-джан не ушлет куда-нибудь подальше эту дикарку Селтонет. Всех ребят испортит. В одной только разбойничьей Кабарде рождаются такие дети.
Маро права.
Глаза у Селтонет – злые, как у рассерженной кошки, ноздри раздуты. Несмотря на тонкость линий, лицо ее не симпатично, хотя и красиво настоящей восточной красотой.
Она все еще злобно смеется, глядя в самые зрачки Сандро.
– Снимай
