бы пересечь черту, пока брат, разинув рот и размахивая, точно тонущий, руками, вычисляет место падения мяча.
Лаптой мы увлеклись этим летом после просмотра передачи, в которой темпераментный ведущий сообщал, будто «бейсбол есть не что иное, как русская лапта, бесстыдно украденная американцами». Благо за нашими бегущими вверх по холму огородами располагалась поляна, раскатанная танками во время Белгородско-Харьков-ской наступательной операции. Здесь мы играли в войну, прячась в густо заросшем окопе, швыряя друг в друга гранаты из дерна. Вечерами, устав от душных огородных работ, укладывались на росистый травяной ковер, от которого веяло свежестью и теплом земли. Лежали и глазели в гаснущее небо, обсуждая девчонок из школы и стройных богинь из рекламных роликов. Если одноклассниц мы рассматривали как потенциальных невест, то к рекламным девушкам взывали не наши сердца, а не знающие управы гормоны. Помимо нас эту поляну облюбовал все норовящий сорваться с привязи пегий конь Сева, известный на селе тем, что однажды сгрыз скальп с племянницы бабы Домны, когда та пожаловала прошлым летом из города погостить. Разгуливающая по холму племянница заметила, что ведро с водой для Севы стоит криво, и решила его поправить. Когда женщина склонилась над ведром и хвост ее соломенных волос замаячил спелым снопом, Сева вдруг заржал, запустил свои желтые зубы под самые волосяные корни и лихо тряханул головой.
Жившая по соседству фельдшер Любовь Ивановна сотворила чудо: приложила содранную кожу к голове и пригладила ее (так гладят отличниц гордые родители), после чего наложила тугую повязку. Кровотечение остановилось, и несчастную на перекладных доставили в больницу, где молодой хирург обработал рану и наложил швы. Через несколько дней кожа прижилась, вросла в голову, стала с ней одним целым. Позже племянница бабы Домны рассказывала, что всё, мол, хорошо, только вот зимой голова, что ни надень, мерзнет, а когда причесываешься или моешь голову, то кажется, что не свои волосы, а парик.
Помня эту историю, Севу мы уважали и побаивались. На случай, если мяч приземлится в радиусе досягаемости Севы, у нас имелась длиннющая палка, которой мы откатывали мяч на безопасное расстояние.
– Какую берешь? – спросил в начале лета Армен, размахивая двумя деревянными битами, будто самурайскими мечами.
От напряжения у брата взмок лоб, под пятном витилиго на шее вздулась артерия. Выступающий вперед квадратный подбородок, мясистые губы и широкий сплющенный нос принадлежали скорее лицу мексиканца, нежели армянина. Артем, напротив, выделялся лицом узким и вытянутым, с нарисованной на нем бледной линией губ и аристократичным орлиным носом папского нунция – тонким носом человека, которому не чужды интриги, долгое и молчаливое вынашивание планов, оригинальность решений и своеволие.
– Мне любую, – ответил я, наминая огромными для подростка ладонями теннисный мяч. – Тебе ведь с узором нравится? Вот и бери ее.
Отец Армена, краснодеревщик дядя Саша, выточил для нас
