затрещины, что из его щек и из носа брызнули струи крови, сопроводив пощечины отборной бранью.
Дело повернули так, что ни имени Елены Васильевны, как заявительницы, ни наименования изъятого предмета в деле не упоминалось. Жулика задержали за кражу, доказанную «найденными» вещами в присутствии понятых, показаниями «свидетелей», добавили еще пару эпизодов, да еще и за «нанесение телесных повреждений» работникам правоохранительных органов. И припаяли хороший срок с отбыванием в местах не столь отдаленных…
Елена Васильевна гнала все эти годы постыдные воспоминания о своей ошибке. Но перед самой смертью пришла какая-то умиротворенность, и посмотрела она на все произошедшее с нею другими глазами. Бог мой, думала она, его же нужно пожалеть и простить. Разве он жил? Он существовал, придумывая себе какое-то счастье, и как, должно быть, презирал себя и ненавидел ту женщину, которая в момент его краха пригревала и кормила его. Ему теперь уже за сорок, а он не знал ни радости настоящей любви, ни что такое обнимающие за шею маленькие нежные детские ручонки. Большей обездоленности Елена себе представить не могла и предполагала, что все нормальные люди думают именно так.
К приходу Сергея она была тщательно подготовлена. Он появился в назначенное время, весь лоск с него как будто наждаком счистили. Перед Еленой стоял лысый, с обвисшей морщинистой кожей землистого цвета и потускневшим взглядом человек в поношенном костюме и стоптанных башмаках. Взгляд был злобным и загнанным, казалось, что он сейчас начнет ругаться и кричать. Боже мой, подумала Елена, ну зачем я его позвала? Вон как его жизнь отделала, ничего от прошлого не осталось.
– Здравствуй, Сергей.
– Привет, старушка. Плохо выглядишь. Зачем звала? Ты со мною рассчиталась, отсидел я от звонка до звонка, тебя частенько недобрым словом поминал, не икалось тебе?
– Я тебя позвала, чтобы сказать, что зла на тебя не держу. Мне просто тебя очень жаль, так беспутно ты растратил и жизнь свою, и красоту, и достоинство. Хотела дать тебе совет…
– Иди ты со своими советами, – в злобе захлебнулся Сергей. – Вот лежишь ты здесь, как свечка угасающая, что, помог тебе твой проклятый перстень? Да, беспутно я жил, но весело. Таких дур, как ты – пруд-пруди, с удовольствием под бок подкладывали. Это ты долго кочевряжилась, я даже зауважал тебя за неприступность, долго ты меня мурыжила. Если бы ты меня не выгнала, ничего бы и не случилось, жили бы мы да поживали. А тебе семейной жизни хотелось, верности… Я вот в колонии стал с бабенкой переписываться, освободился да и причалил к ней. Без требований бабенка-то, рада и благодарна, что теперь не одинока. Да тоска-то какая видеть ее каждый день, ее улыбку заискивающую, смех дурацкий. Она на работу меня не пускает, молится на меня. И, между прочим, не у станка стоит, свой магазинчик держит, обещает одеть-обуть, да в кино водит. А мне от заботы ее и нежности удавиться хочется…
Сергей на минуту замолк, вопросительно глядя на Елену:
– Ну,
