не опаздывать: передача о Власоглаве записывалась в девять тридцать, и не перестать к тому времени путаться под ногами с моей стороны выглядело бы полным не comme il faut. Подытоживалось все дико заманчивым, так по крайней мере подразумевалось, обещанием, что кто бы чего бы ни предлагал, я один хрен получу от Федосея больше. Ответив четыре или пять раз «да», я положил трубку.
Последнее «да» было скорее вынужденным – я не собирался ни копировать базу, ни передавать ее Федосею каким-либо иным способом. Главное – есть предлог. Мне удастся увидеть Бабахова, а там уж как положит судьба.
Смирившись, что встречу с сантехником придется перенести, я поставил будильник на семь, разделся и забрался под одеяло.
Но спать – не спалось.
Промаявшись еще около получаса, снова взялся за телефон.
Захотелось позвонить Компотниковой.
Захотелось сказать нечто такое, чтобы мадам знала – я о ней не забыл.
И пока выщелкивался номер, в голове даже составился план. Сжатой, но весьма прочувствованной речи. Однако когда я услышал «алло», язык самостоятельно понес такую околесицу, от которой мне самому едва не сделалось дурно.
Звучало это так:
– Огромно зло! И гуляет оно по земле нашей, сея вражду непримиримую и подлость мелкопакостническую. Но близко, близко возмездие! Ибо отделилось уже небо от земли, как отделилась земля от неба. Сверкают мечи, несется как вихрь боевая конница. Близится час расплаты!
Потом, подумав немного (хотя слово «подумав» в данном контексте – явное преувеличение), присовокупил:
– Кон мунтерас ден энзиспорциус! Маллеус, маллеус малефикарум!..
Татьяна Александровна сказала: «а».
Но это было не то «а-а…», которое произнес я чуть раньше в разговоре с Бабаховым. В отличие от моего «а-а…», означающего растерянность, ее «а» выделялось прежде всего резким обрыванием на конце – так бывает с человеком, когда тот испытывает шок.
Повторив для верности «Маллеус малефикарум!» еще дважды, я оборвал связь.
Сказать, что шок не затронул меня, было бы в корне неправильным. Добрую минуту я сам простоял без движения, внимательно изучая зажатую в руке телефонную трубку, как бы пытаясь с ее помощью разгадать тайну непроизвольно выброшенных слов. Что самое главное – девять из десяти: я знал когда-то эти слова! Но вот в какой именно временной плоскости располагалось это «когда-то» – не помнил. Словно из темных глубин подсознания выплыло нечто определенно важное для меня; выплыло – и тут же исчезло.
Впрочем, мое самочувствие вскоре нормализовалось. И хотя тайное так и осталось непознанным, сам факт, что удалось услышать такую реакцию Татьяны, утешил. Довольный, я снова забрался под одеяло.
И уже лежа… потряс головой, не забыв высунуть отклоненный чуть влево язык.
Похоже, я приобрел дурную привычку.
6
Федосей Бабахов был душкой.
Такое, по крайней мере, складывалось впечатление, когда я, периодически включая свой телевизор, заставал Бабахова там.
