углем балахон, повязала вьющиеся волосы косынкой, но этот наряд ее нисколько не испортил. Маленькая, уверенная рука быстро работала графитовым карандашом, посередине лба прорезалась решительная морщинка, щека вскоре оказалась запачкана черным, а умилительней всего было то, что барышня в самозабвении отчаянно пошмыгивала носом. Фандорин изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица, но, кажется, это не очень удавалось.
– Вы только прикидываетесь печальным, – сказала художница осуждающим голосом. – А у самого в глазах чертики прыгают. Как их написать, вот в чем вопрос.
Бедный Ландринов весь исстрадался. Пишущая машина сегодня грохотала вдвое громче и чаще вчерашнего, листы выдирались из-под лаковой каретки с душераздирающим хрустом. Взгляды, которые ремингтонист метал на Эраста Петровича, заставили бы менее впечатлительного человека поежиться.
Главноуправляющий и его камердинер нынче прибыли поздно, перед полуднем. Никто не встал, никто не поздоровался. Фандорину уже было известно, что в компании «Фон Мак и сыновья» не принято отрываться от работы ради соблюдения условностей.
Барон хотел сразу пройти к себе, но не выдержал, задержался у стола своего «секретаря». На портретистку покосился, но и только. Мавра же опустила головку и весьма мило залилась краской. Выходит, она умеет кокетничать?
– Господин… Померанцев, – не сразу вспомнил Сергей Леонардович фамилию «практиканта». – Сколько еще вам нужно, времени, чтобы войти в дела?
– Я стараюсь, – изобразил робость Фандорин и приподнялся.
– Зайдете ко мне после обеда, – мрачно обронил управляющий и проследовал к себе.
Федот Федотович, приняв пальто, занял свое обычное место и раскрыл газету.
В обеденный перерыв произошло вот что.
Лука Львович, оставшийся из-за портрета без домашней пищи, вышел перекусить в соседний трактир. Тасенька пошел к Мусе клянчить чаю. Ландринова вызвали к барону. Федот Федотович уснул – только усы подрагивали.
Впервые за все время Мавра и Эраст Петрович остались более или менее наедине.
Барышня быстро придвинулась к «студенту», задев его палитрой (она уже с час как начала писать красками), и ликующе прошептала:
– Я все-таки еду в Париж! Только тс-с-с! Папенька пока не знает.
Из всех вопросов, которые возникли у коллежского асессора при этом известии, он задал для начала самый безопасный:
– Будете учиться живописи? Очень рад за вас.
– В Париже обстригу себе волосы – совсем коротко, как у вас, – жарко дыша, зачастила Мавра. – Стану носить мужскую шляпу и панталоны, буду курить сигары и переделаю имя на французский манер. Я уже придумала: Maurice Sieurduc. Вы знаете, что такое Sieurduc?
– Знаю, – с серьезным видом кивнул Эраст Петрович. – Это означает «Господин герцог».
– Каково? Это вам не «Мавра Сердюк».
– Но откуда деньги? – перешел коллежский асессор к главному.
