тоски, за тревогу, которая росла по мере приближения снегопада, за первые крупные хлопья белого снега, за слипающиеся глаза, за мокрый ворс лисы на башлыке куртки и теплый дом. Она входила в темноту, включала свет. Все становилось теплым и волшебным. Проверяя почту, удаляла рекламу и устало терла лицо, опустившись в ладони, растирая тушь. За стенкой слышались голоса соседей. Мир размеренно жил. От этой мысли становилось легче. Нет ничего более умиротворяющего, чем еле слышимые голоса многоэтажного дома. Улей гудел. Ощущение сопричастности к этому мировому движению человеческой жизни давало надежду, что и ты являешься частью этой большой цепи. Но в этот раз все было по-другому. В мире царила тишина.
Глава III
Ночью ей приснился ворон. Подробностей она не помнила, кроме одной: она трижды прочитала молитву, которую учила вместе с бабушкой, и ворон взвился в небо. Она все ждала, что в воздухе он растворится, как по мановению волшебной палочки, но этого не случилось. Ворон загорелся ярким светом и улетел. Сонник предсказывал разное. Ничего из сказанного ей не понравилась.
Молитвы, заученные в детстве, были для нее ключом, выходом из разных плохих ситуаций. Ей часто снились кошмары. Больше всего тревожили и пугали сновидения, где люди, окружающие ее, вмиг начинали превращаться в чудищ и наступали. Она читала молитвы, и они вновь становились людьми. Потом снились кошмары, что ее ворует старая женщина, а мать стоит неподалеку спиной и не слышит ее голоса, который пропадал в это мгновение. Она кричала, но голоса не было, только и могла, что открывать рот, как рыба, вынесенная на берег. Потом были крокодилы, черные быки, медведи и, наконец, волки. Волки преследовали ее долгие годы, просовывая свои оскаленные пасти в те щели, которые она во сне не успевала закрыть. Они скреблись в двери, рычали и выли за стеной. Она просыпалась в ужасе и долго лежала, стараясь думать о хорошем.
Однажды, когда была маленькой, ночью, она почувствовала, как что-то тяжелое навалилось на нее, не давало дышать и пошевелиться. Она слышала и видела все, но не могла позвать на помощь. Бабушка рассказала ей про домового, который приходит душить по ночам, и что у него обязательно нужно спрашивать, к худу это или к добру. Домовой приходил в основном в родительском доме. Хотя позже, когда она оставалась одна, он приходил и в другие места. Часто она застывала от ужаса, чувствуя знакомую тяжесть, не в силах сбросить ее с себя или что-то рассмотреть в темноте. Она четко понимала, что спит, хотя видела себя со стороны, видела очертания комнаты и темноту…Она пыталась щипать себя, трогать за лицо, силилась открыть глаза, уговаривала: «Проснись! Проснись! Открывай глаза!». Ей казалось даже, что она их открывала, но тяжесть не проходила, а еще больше наваливалась, давила, душила, и в какое-то мгновение, в очередном порыве проснуться и открыть глаза, она действительно просыпалась и, будто выныривая из воды, с шумом вдыхая воздух, садилась на постели и старалась прийти в себя. Ужас был липким, холодным. Она соскакивала и включала свет. Осмотрев комнату, окончательно придя в себя, она успокаивалась
