поговорить с ее старшим братом Конрадом. Он казался достаточно здравомыслящим человеком, способным урезонить Рупрехта, прежде чем привлекать его к ответственности перед магистратом[78] за недостойное обращение с женой. Но в глубине души я подозревала, что моей подруге вообще ничего не поможет. Брак священен и нерушим, как говорил брат Генрих, а Эльзбет угодила в ловушку, как зверь в клетку.
Я настолько погрузилась в раздумья, что неподалеку от монастыря едва не попала под колеса телеги.
– Эй! Внимательнее, что ты как сонная муха! – возмутился возчик.
Я отпрыгнула в сторону и с подгибающимися от испуга коленями вошла в церковь, где монахи как раз заканчивали служить вечерню. Перед алтарем у клироса сегодня собралось совсем немного людей. Я вспомнила, что забыла расспросить у Мартина, что это за слухи ходили в субботу на рынке – словно бы страсбургский епископ отозвал папскую привилегию на выдачу индульгенций в Селесте.
Приор вышел за леттнер и поднялся на церковную трибуну. Вид у него был решительный.
– Это правда, что индульгенции больше выдаваться не будут? – выкрикнул какой-то толстяк, стоявший рядом со мной.
Обычно столь серьезное лицо брата Генриха расплылось в улыбке.
– Я вижу, наш город уже полнится пересудами. Но, дорогие мои жители Селесты, у вас нет никаких оснований для беспокойства. Вчера я вернулся из Страсбурга, и мне не составило труда убедить нашего епископа в том, насколько спасение ваших душ важно для нас, монахов. Теперь же давайте помолимся.
Сегодня мне трудно было слушать проповедь, мыслями я все время возвращалась к Эльзбет и ее ребенку. Полчаса спустя, вручив мне индульгенцию у алтаря Богородицы, настоятель сжал мою руку.
– Что-то тревожит тебя, Сюзанна?
Я невольно вздохнула.
– Дело в моей бедной подруге Эльзбет… – начала я.
– Погоди. Давай пройдем в мою гостевую комнату. Там нас никто не побеспокоит.
Он отпустил мою ладонь, и я последовала за ним через боковой выход из церкви к широкому трехэтажному дому, возвышавшемуся в углу квадратного монастырского двора.
– Здесь останавливаются приехавшие к нам миряне, – объяснил брат Генрих. – А мое жилище приора как раз рядом.
Помедлив, я вошла внутрь. На самом деле я сейчас не была готова к долгому разговору с настоятелем, но, быть может, мне станет легче, если я поделюсь своими тревогами с человеком церкви.
Большое и светлое помещение для гостей находилось на первом этаже. Вдоль стен тянулись обитые лавки, в углу виднелась большая темно-зеленая изразцовая печь, зимой наверняка распространявшая здесь приятное тепло. Не считая этого, в комнате было пусто, только на белой стене висело большое распятие, под которым стоял простой алтарь. К нему-то и повел меня приор.
– Я хочу, чтобы перед разговором ты облегчила свою совесть и исповедалась мне. После твоей последней исповеди у отца Оберлина, несомненно, прошло уже много
Магистрат – городской совет в средневековье, все городские чиновники.
