это последствия контузии. Твои, гм-мм… галлюцинации.
– Павел Павнов реально существует. Я видел его сегодня. Сначала в городе, потом на Пятачке, на рынке. Можешь спросить у Оли Соловьевой.
– Кто такая Оля Соловьева?
– Моя бывшая одноклассница. Она там сигаретами торгует. На рынке.
– Ну хорошо. Я наведу справки.
– Только поспеши. Он опасен.
– Я, знаешь ли, тоже, – самодовольно сказал Герман.
– А если у него оружие?
– Да хватит меня пугать!
– Только не говори потом, что я не предупреждал. Ты знаешь мое чутье. Скоро в городе будет труп.
– Чей? – пристально глянул на него Герман.
– Этого я не знаю. Но предполагаю, что твой.
Горанин расхохотался. До слез. Потом поднялся и направился к шкафчику, где на одной из полок лежала пачка сигарет. Открыв, протянул Александру:
– Закурим?
– У меня свои.
– Значит, ты пришел меня предупредить, – сказал Герман, глубоко затянувшись. – Вот видишь, нервничаю. Чаще курю. За предупреждение спасибо. Только убить меня не так-то просто. Не хвастаясь, стреляю я лучше сопливого мальчишки, который только думает, что может убить человека. А если он на меня с ножом набросится…
Горанин привычно расправил широченные плечи. «Медведь, – подумал Завьялов. – Такой заломает».
– Ну так что, Зява? – пристально посмотрел на него Герман. – Ты успокоился?
– Я, пожалуй, пойду, – Александр затушил сигарету и поднялся.
– Тебя проводить?
– Нет, спасибо. – Вспомнилась та апрельская ночь, когда в него стреляли. – Сам дойду.
«И зачем пришел? – думал он, шагая в сторону Фабрики. Убедиться, что Герман по-прежнему силен? Что убрать его с дороги можно только проявив чудеса изобретательности? По словам Ольги, Павел Павнов – умница, круглый отличник. Рано ли, поздно способ он найдет…»
Прошло три недели, ночи стали такими длинными и темными, что на жителей N постепенно нападала спячка. Даже молодежь, собирающаяся на Пятачке, поутихла. После работы все спешили по домам. Осень, сумерки года, перевалила за половину, приближалась его ночь, долгая зима. А зиму в N откровенно не любили. При хроническом безденежье зима, что тяжелая ноша, придавливает к земле и заставляет экономить силы.
По настоянию Маши Завьялов вновь бросил курить. Уже в который раз. Но теперь твердо. Носил в кармане лекарства, словно страховой полис. «Если станет хуже – выпью, – думал он, – но надо держаться. Здоровый ты, пока не признаешь себя больным». Три недели они с женой вели себя сдержанно, словно нашалившие дети, примерное поведение которых доставляет удовольствие родителям, а меж тем зреет новый конфликт. Александр чувствовал, как внутри сжимается пружина. Ну сколько можно молчать?
Если неглупые люди чувствуют, что друг другом недовольны, они идут на уступки. Кто-то делает шажок назад в надежде, что другой это оценит. И отблагодарит. Но тот, другой, не хочет оказаться проигравшим, он делает
