тихо, что пришлось читать по ее губам:
– Хорошо. Мы говорили о работе. О твоей работе. Я попросила Германа Георгиевича куда-нибудь тебя устроить. Ведь он может все.
– Ну разумеется! Герман может все! Молодцы! Хорошо придумали! Складно врете!
– Саша!
– Я все-таки в милиции работал. Понимаю, что к чему.
– Да ничего ты не понимаешь!
– Ну так объясни! Чего именно я не понимаю?
Маша молчала. Характер у тихой женщины – кремень. Терпение обточило камень так, что он стал абсолютно гладким. Но камнем остался. Кого она так бережет? Его? Себя? Или Германа?
– А ты знаешь, что у него сейчас любовница в постели? – мстительно сказал Завьялов.
– Перестань! Немедленно перестань!
– Ах, тебе обидно! А уж как мне обидно, ты себе даже представить не можешь!
– Хорошо, что у нас нет детей, – вздохнула Маша.
– Что? – опешил он.
– Хорошо, что у нас нет детей, – отчетливо повторила она.
И он ничего не смог на это сказать. Ни-че-го. Слова застряли в горле. На этом ссора закончилась. Он затаил зло, а что на душе у жены, по ее лицу было не понять. Мысленно поставил веху: закончился еще один день долгой безлунной ночи. А насчет трупа он не пошутил. Чутье подсказывало – к этому все идет.
Герман позвонил через несколько дней и пригласил к себе в прокуратуру. Завьялов удивился, но пошел. Что еще придумал бывший друг? Уж не к себе ли хочет его устроить?
– Нет – вздохнул Горанин. И поспешно добавил: – Пойми меня правильно. Твое здоровье…
– Ну да! – перебил Завьялов.
– Хочешь работать страховым агентом?
– Кем-кем? – удивился он.
– Страховым агентом. Ограничений по здоровью нет, большой нагрузки тоже. Сейчас многие страхуют свои дачи. Лето было жаркое, сухое. Дома горели как спички.
– Да, я помню, – поморщился Александр. При воспоминании об июльской жаре голова вновь нестерпимо заболела. – У соседей тоже дача сгорела.
– Ну, вот видишь! Страховая контора расширяется, хотят открыть филиал у нас на Фабрике.
– Ты хотел сказать: у вас на Фабрике, – поправил Завьялов.
– Да хватит тебе к словам цепляться! У вас, у нас. Открывают филиал. И точка.
– Это женская работа. Хочешь меня унизить?
– Я хочу тебе помочь. Ты человек умный, с высшим образованием. По домам ходить нетрудно. Тебе привычно и на Фабрике тебя все знают.
– А как же инвалидность? Врачебная комиссия признала меня никуда не годным.
Завьялов заметил тревогу в глазах Горанина. Неужели и тут без Германа не обошлось? Уважаемый Герман Георгиевич поспешил отправить друга на пенсию? Во избежание неприятностей.
– А ты сам как считаешь? – осторожно спросил Горанин. – Можешь работать или нет?
– Надо попробовать, – вяло сказал Завьялов. – Не в художники же. Жена говорит, что я бездарность.
– Где
