Аскольд все сражался. Эффект неожиданности прошел, зато гнев на незнакомца, убившего их товарищей, завладел разбойничьей братией. И они стали теснить одинокого бойца.
Он успел запыхаться и устать, ноги предательски начинали наливаться свинцом, а по лбу бежали струйки пота, однако силы можно было еще черпать и черпать из непоколебимой уверенности, десяток лет оттачиваемого мастерства и чувства, что он поступил, как ему велит его честь. Аскольд Витт делал то, что считал справедливым.
И вот в чем штука – неожиданно он заметил, что изумрудные огни на несколько шагов теперь ближе, чем были лучину назад. Они сужали круг. К худу ли или к добру, он не знал – но, когда оттолкнул противника до границы тусклого полусвета и тот исчез в темноте, ему послышалось чавканье и утробное урчание – а воина того он больше не видел. Так мечник сделал вывод, что, попадая в тень, люди как-то кончаются. Только вот поздним ужином или ранним завтраком?..
Его все-таки ранили – по-разбойничьи, в спину, а после навалились всем скопом, принялись давить числом, массой, толпой. Когда из его рук выбили меч, Аскольд впервые почувствовал укол страха, такого, какой, должно быть, чувствовали они. Врукопашную против вооруженных людей ему было не выстоять долго – но что оставалось делать?..
«Не выстоять долго» вдруг оказалось предательским «не выстоять вовсе». Кто-то жутко хрипящий и тяжелый прыгнул ему на спину, и Аскольд рухнул в траву, почти окончательно проигравший. Глаза застилала темнота. И вдруг…
Чьи-то руки заботливо вложили в его ладонь меч, одобрительно похлопали по рефлекторно сжавшимся на рукояти пальцах.
– Ты можешь, я знаю, – улыбнулся Осверин, вытирая с виска кровь. – Так давай.
И менестрель исчез в мешанине тел, оружия и травы.
Аскольд оскалился хищно, показывая клыки. Кто-то успел подумать, что отделался так легко, это от него-то, восходящей звезды боевого искусства Альрина?!
А когда он поднялся, стряхивая с себя разбойничью тушу, на лице у него снова была дежурная маска – и рука была тверда, а меч быстр, как прежде.
На крохотной зеленой полянке, недалеко от границы Поющего леса, среди примятой и блестящей от чистейшей ночной росы травы, обессиленно полулежали, прислонившись к дереву, двое путников. Вид у них был неважный: в крови, ссадинах и синяка, помятые и весьма потрепанные, они были слишком слабы даже для того, чтобы открыть глаза – но зато друзья улыбались, и дышать им было вкусно и сладко.
– Аль, – подал голос менестрель, слабо, но тепло, – спасибо тебе. Знаешь, я… – он помолчал смущенно, – я всегда хотел, чтобы у меня был старший брат вроде тебя.
Мечник молча протянул ему руку, уже испачканную в чьей-то крови. И Осверин пожал ее, став названным братом Аскольда Витта, и до конца своих дней они оставались братьями – по делам и по духу.
Занималось утро. До восхода еще оставалось время, но свет уже рассеивал тьму, мир просыпался, и изумрудные огоньки растворились где-то в чаще, не оставив за собой и следа. День обещал быть чудесным – солнечным, долгим, теплым.
