пружинящие шаги. Что-то таинственное и древнее, такое же, как деревья в самой глухой чаще, вышло к ним из леса и обратило на них свой взор. Это ощущалось как дыхание, но сравнимое скорее с ветром, хотя воздух вокруг оставался спокоен. Поющий лес был здесь, и – парни почему-то были в этом уверены – он беззвучно пел.
Тогда они собрали последние силы и подняли головы с изумлением и радостью, и древние деревья говорили с ними.
3. Приключение два
Осень из золотой и теплой стала промозгло-ледяной, с настырными ветрами, неистребимыми ливнями, водой везде и всюду. Начали клубиться белые туманы, сливаясь с небом всех оттенков серости. Путь теперь был не метафорично туманен и зыбок, а границы вещей размывались с особенным упоением. Настало время, которое нежно любят только все обладатели пушистых ковров и каминов, да еще поэты.
Наш поэт – странствующий менестрель с гитарой за спиной – пошел с профессиональными течениями вразрез. Он зябко кутался в плащ, ворчал и больше обычного огрызался, а мокрые ноги при любой возможности стремился вытянуть к огню. Когда такое случалось, он блаженно щурился, щипал струны, оттаявший. А если еще и слушатели находились, то разве что не урчал от удовольствия.
Что думал об осени Аскольд, никто не знал. Мечник держался как обычно, разве что только однажды проболтался побратиму, когда тот поймал его на неосторожно брошенном слове.
– Что? Гложет тебя что-то? – заботливый менестрель даже подвинулся поближе, выражая свое неравнодушие и беспокойство.
– Немного. Поговорил бы потом об этом, но…
Осверин поджал губы, мол, ты думаешь, я еще не догадался?.. И спросил:
– Тебе невыносимо идти на сделки с собственной совестью, верно?
Аскольд задумался.
– Не то чтобы совестью – как-никак, я учился всю жизнь не самым гуманным вещам. Скорее уж – идти против нерушимых законов чести. Как вы можете!..
– Как будто есть варианты, – горько усмехнулся менестрель, и они больше не говорили об этом.
По дорогам и лесам, на узеньких городских улочках и утопая по щиколотку в морском песке, они сражались бок о бок – сталью и словом, силой и призывом мечты.
Им пришлось ночевать на развалинах древнего замка, некогда прекрасного и устремлявшего шпили своих башен в низко нависшее небо. Теперь он был открыт природе, и это самое небо стало его новой крышей, камни поросли травами, и на парадной лестнице даже раскинула свои ветви молодая дикая яблонька, а в ее корнях вырыли норы мыши или другие полевые грызуны. Его голый остов, понемногу распадающийся в земле, отчетливо различался среди бескрайних холмов и поблекших к осени пустошей. Когда-то здесь жили, смеялись и пели, дрались, любили и ненавидели друг друга люди, незнакомые тени ушедших времен, а сегодня их дом стал частью пустынных просторов, и в нем поселилась тишина. На одной из стен была вырезана оленья голова, и олень следил за путешественниками одним, правым, умным и гордым глазом.
С рассветом двое друзей снова пустились в путь, покинув безымянный замок с удивительным
