ни ко мне, ни к принцу. Ни разу.
Подлец, чье горло находилось в опасной близости от острия клинка, тяжело сглотнул.
– Мы достигли взаимопонимания? – холодно уточнил Тавин.
У Подлеца заходили желваки, будто он собирался плюнуть Соколу в лицо. Было ясно как день, чем все это закончится.
Фу встала между ними, оттолкнув Подлеца назад.
– Достигли, – сказала она, не уступая Тавину ледяным взглядом. Кончик лезвия колебался на расстоянии ладони от ее глаз.
– Он войночар, – проворчал Подлец у нее за спиной. – Кажись, я видел знак.
Разумеется, черные линии украшали нетронутое огнем запястье Сокола.
– Слышал? – Фу говорила достаточно громко, чтобы долетело до Па, стараясь при этом не думать о том, каким близким и острым был кончик расплывающегося перед глазами меча. – Он просто посмотрел на твой колдовской знак.
Она насчитала один вздох, второй, третий, удерживая взгляд Тавина, не моргая.
Потом клинок со свистом вернулся в ножны так же проворно, как появился. Тавин кивнул едва заметно.
– Конечно. Теперь я его слышу. Он понял, как пользоваться словами.
Прежде чем Подлец успел подыскать слова, которые принц и его сторожевой пес сочтут более оскорбительными, она потащила его к Па.
Когда последние капли трупожара стекли на холодное дерево, Па покачал головой.
– Пронесло, – сказал он едва слышно. – Дураки Соколы все равно Соколы. Не забывайте про когти, хорошо?
– Хорошо, Па.
Она с ненавистью подумала о дрожащих руках. Застарелый гнев леденил ей кровь. Какой бы ни была клятва, Соколята любят, когда Вороны подпрыгивают при виде их стали. Она больше не забудет.
Па вложил в ладонь Фу нечто маленькое, твердое и знакомое. Голос его стал громче.
– Вы двое останетесь следить за костром. Бессмысленно его солить без грешников. Встречаемся у приютного склепа, когда почти догорит. Остальные, мы уходим.
– Кремень, – напомнил Подлец, когда Вороны уже подбирали свои веревки. – Он остался в телеге.
Па покачал головой, указывая на Фу:
– Ни к чему.
Она разжала кулак. Один-единственный молочный зуб в ожидании сверкал на фоне пальцев. Она испуганно посмотрела на Па.
Он только кивнул.
– Давай, девочка.
Фу накрыла зуб Феникса другой ладонью и стала растирать, как делают игроки, прежде чем бросить раковину. Мгновения хватило на то, чтобы нащупать глубоко внутри искорку старой жизни, духа, дремлющего в кости. Этот не походил ни на одну искру из тех, какие ей доводилось извлекать прежде, однако Па не дал бы ей ничего, с чем она не смогла бы совладать.
Она увидела шелк и золото, дворы, выложенные песчаником, кулак, пронзивший пламя перед ликующей, усыпанной, как пылью, драгоценностями толпой. Ни голода, ни страха, только чудовищный груз тщеславия. Потом, как и животное
