сказала она, радуясь Власику, который был несомненный негодяй, только она этого почему-то не видела. – Вы к Кларе? А она еще не вернулась с занятий. Но вы можете подождать в ее комнате.
– Нет, спасибо, я попозже зайду, – сладко прошипел Власик, и вот тут я впервые подумал о том, что даже не то важно, что неизвестно кто пустил его в дом, а то важно, что он бродил по квартире, хотя должен был сразу узнать, что Клара еще не пришла. Впрочем, мысль эта как-то сразу улетучилась.
Вечером было очередное столкновение на почве Власика.
– Ну что? – спросил папа, когда все уже поужинали и нацелились пить чай. – Опять приходил твой нечесаный эксплуататор? – спросил он у Клары. Папа поел, вид у него был добродушный, но Клара все равно вспыхнула. Лицо у нее загорелось, но уже не как лампочка, а как костер в осеннем лесу. То есть кроме алых огненных появились на ее щеках багровые и иных красивых цветов пятна. Еще она стала похожа на факел. Гневно посмотрела на папу и вышла, не соизволив ответить. Вся она в этом – удивительное сочетание внешней хилости и решительной гневности. Кисейная барышня, у которой неожиданно отрастает наган.
Вот тут вступила мама.
– Что же ты делаешь, Владимир Ильич? – мамин голос-бидон был укоряющим в наивысшей степени. – Ты желаешь лишить собственную дочь единственного ухажера. Видишь, как она вспыхнула. Значит, у нее пожар чувств.
– Я желаю, – добродушно, но по-тигриному ответил папа, – чтобы этот тип постригся для начала, тогда будет понятно хотя бы, на кого он похож. Ведь сейчас за метлой у него на голове нельзя ничего разобрать.
А на следующий день с утра я впервые увидел, как плачет Дуня. Слезы текли и капали прямо как из крана – в смысле, непрерывно, и кран этот нужно было срочно закрыть, потому что в таком темпе Дуня бы просто вытекла из себя целиком. Мы все бросились ее утешать и расспрашивать. Стояли, толкались, галдели, но проку никакого не было.
– Не реви, – просто сказала появившаяся к этому моменту княгиня, и Дуня тут же прекратила.
– Я не брала, – первое, что она смогла сказать.
Речь, оказывается, шла о серебряной солонке – пожалуй, единственном буржуазном предмете, который был у нас дома. Если не считать маминых фарфоровых легионов, конечно. Эту солонку папа подарил маме на свадьбу, и в этом можно было бы увидеть скрытый смысл, но я его не видел. Солонка была похожа на шишку, и я к ней привык.
– Ну, напугала, – гулко сказала мама. – Найдется еще.
– Нет, – капризно звякнула в ответ Дуня. – Как же она найдется, когда я приготовилась на стол ее отнести к завтраку, а ее нигде нет. Значит, выходит, что я ее взяла.
Стало понятно, что сейчас она снова заплачет. Но Зинаида Андреевна не дала.
– Не нужно плакать, – сказала она. – Нужно еще раз хорошо посмотреть. Ведь в доме не бывает чужих людей.
«Как это не бывает?» – вихрем пронеслось в моей голове.
– А как же Кларин ухажер? – сказал я вслух. Хорошо,
