Костю и осведомился:
– Не уважаешь, значит, парную?
– Не то что не уважаю, а просто не привык.
– Выходит, в ваших местах не парятся? С юга, что ли?
– Оттуда…
– Казак, что ли?
– Казак.
– Ну, верно… В ваших местах настоящей бани сроду и не видывали. Это я понимаю.
Все чокнулись, выпили не спеша, покряхтывая и, сглатывая горькую слюну, потянулись к закуске. Костя не тянулся. Слишком хорошо он знал, что такое бойцовская пайка, и, досадуя на себя – приперся налегке, даже без сидора, с одной кирзовой, еще довоенной сержантской сумкой! – скромно отодвинулся в сторонку, стараясь почаще сглатывать, чтоб выпитое покрылось пленочкой и устоялось.
Поджарый опять усмехнулся:
– Ты, казак, не на передовой, закусывай смело. Это у нас вроде доппайка.
Костя выдвинулся и осторожно, можно даже сказать деликатно, взял пластинку невкусного, должно быть американского, сала и кусочек хлеба. Голые мужики переглянулись, и поджарый осведомился:
– Ты с верховых или понизовых, станишник?
– Из Таганрога…
– Тю-у… Какой же ты станишник?! Ты ж даже не иногородний. Так… слободской…
Костя незаметно для себя подобрался, и острые, темные его глаза недобро сверкнули – свое казачье происхождение он отстаивать умел.
– Тю на тю, вспоминай кутью… Раз ты все знаешь, так дед у меня из пластунов, а сами мы – сальские.
Когда Костя упомянул кутью, розочка-шрам у поджарого побелела, но потом он сразу отошел и опять усмехнулся:
– Вас понял, перешел на прием.
– Ты что ж, артиллерист?
Теперь они смотрели друг на друга почти влюбленно: оба оказались понятливыми, военную жизнь знающими. Только связист да артиллерист, и то не всякий, поймет эту присказку: вас понял… Так говорят при радиопереговорах.
Санитар, хоть и подобревший, все еще неласково смотрел на Костю и потому спросил не у него, а у поджарого:
– Слышь, Иван. А это что ж за пластуны? Слыхать слыхал, а… в толк не возьму.
– Видишь, какое тут дело, – отложил закуску поджарый. – В старое время казак должен был идти в войско на своей лошади, при своей амуниции и даже частично при своем оружии. За то им и наделы давались, чтоб справлялись. А если у казака баба сынов рожает? Ну, двух соберет, ну трех… А если их пятеро али семеро? Вот младшие или поздно к станице приписанные, бедные уходили в пластуны, казачью пехоту. Добудет себе хабар, по-теперешнему трофеи, справит коня с амуницией – может и в строевые казаки перейти. А вот не добудет, так домой пластуну лучше не возвращаться – все равно в батраки идти. У отца на всех земли не хватит. Вот те пластуны и уходили. Кто в новые казачьи войска приписывались – в забайкальские, уссурийские, в среднеазиатские. А другие в города: в Царицын, в Воронеж, в Таганрог… Ну, конечно, отписанные со своими хуторами-станицами связи не теряли – родина…
Санитар покивал – такое он понимал. Безземелье
