тарелке. Что-то мешало ему, и только в конце беседы-допроса, когда он понял и принял в сердце происшедшее, он заметил, что в кустарниках, как в скрадке, сидят снайперы и наблюдают за ними. И Трынкин сразу понял, чей взгляд его все время беспокоил – немигающий, острый взгляд Жалсанова. Глаза степняка из рода воинов, казалось, никогда не мигали и не метались. Он смотрел цепко и ровно. Чуть скуластое лицо было покойно-бесстрастным и потому загадочным.
Освобождаясь от внутреннего беспокойства – стало известно, откуда оно идет, – Трынкин уже миролюбиво спросил:
– Слушай, Жилин, а если по-честному – ты сам уверен, что бьешь фрицев наверняка? Или, может…
Жилин оскорбленно вскинул взгляд на старшего лейтенанта, потом хитро улыбнулся и стал шарить взглядом по округе. Над тем перелеском, со старыми, еще золотящимися листвой березами, что отделяли кладбище от позиций, кружились вороны, то присаживаясь и покачиваясь на ветках, то взлетая и размеренно, солидно покрикивая. Жилин медленно дослал патрон, поднял винтовку и, как только одна из ворон уселась на верхушку подсыхающей от старости березы, выстрелил. Ворону словно подбросило, и она полетела вниз, роняя перья и вспугивая подруг.
– Вот так вот, товарищ старший лейтенант, – сказал Жилин и откинул стреляную гильзу.
Трынкин улыбнулся.
– Здорово! Верю!
Но сейчас же опять почувствовал беспокойство и оглянулся на Жалсанова. Солнце освещало его темное, словно высеченное из песчаника лицо, глаза были чуть прикрыты и казались совсем узкими. Но не лицо Жалсанова поразило Трынкина, а его руки – большие, раздавшиеся в кисти, крепко, так что явственно белели суставы, сжимающие винтовку с оптическим прицелом. Потом старший лейтенант посмотрел на других снайперов. Все были покойны, бесстрастно покойны, и у всех руки – большие, крепкие.
Было в их позах нечто такое, на что раньше Трынкин не обращал внимания, – уверенность в своих силах, в своей правоте, неукротимая внутренняя решимость, перед которой, вероятно, спасовала бы и своя и чужая смерть. Так отдыхают рабочие люди, мастера своего дела, перед новой, трудной работой, которую, как они твердо знают, никто, кроме них, не сделает. А они сделают. И даже если им будут мешать, они отодвинут молча, небрежно-решительно мешающее и все равно сделают. Потому что, кроме них, этого не сделает никто.
«Да… – подумал Трынкин. – Вот тебе и Сталинград…»
Но какая связь между увиденным и далеким, горящим в тот час Сталинградом, он бы объяснить не смог. Но она была, эта связь, она жила и делала свое дело.
– Жилин! – закричал вышедший на близкий выстрел Басин. – Ты стрелял?
– Я, товарищ старший лейтенант! – Жилин вскочил. – Товарищу старшему лейтенанту показывал.
– А-а! – спокойно, даже лениво протянул Басин и спросил, подходя: – Товарищ старший лейтенант, окончили?
– Да… Закруглился, – поднимаясь на ноги, ответил Трынкин.
– Ну, давай ко мне, а я тут команду дам.
Трынкин
