была бы увеличена в два-три раза с тем, чтобы хотя бы приблизиться к численности войск, выделенных Петром I для Каспийского похода.
Достаточно часто выдвигается версия о некоем «британском следе»[42] в возникновении русско-персидской войны. Действительно, русско-английский спор из-за Мальты, начавшийся в 1799 г., вылился в 1801 г. в приказ императора Павла I начать так называемый «Индийский поход». Разумеется, в этом контексте попытка Лондона обеспечить России «второй фронт» в Закавказье для того, чтобы оттянуть русские войска от Среднеазиатского направления, представляется вполне осмысленной. Действительно, в январе 1801 г. (то есть ещё при жизни Павла I, убитого заговорщиками лишь в марте 1801 г.) был подписан англо-иранский договор, направленный как на интенсификацию торговли между двумя странами, так и на определённое политическое сближение Тегерана и Лондона[43]. Однако не следует забывать, что уже в 1801 г., после смерти Павла I, и без того не слишком активная деятельность по практическому воплощению в жизнь авантюрного замысла усопшего императора о вторжении в Индию через просторы Туркестана окончательно прекратилась. Более того, уже в 1805 г. Россия и Англия стали союзниками по III, а впоследствии – по IV антифранцузским коалициям, и в этом плане стремление Лондона принудительно раздувать пламя конфликта между Россией и Ираном вплоть до 1813 г. выглядит уже несколько нелогично – ведь теперь каждый русский батальон, направленный в Закавказье, становился в первую очередь батальоном, не направленным против Наполеона! Не вызывает сомнений тот факт, что Великобритания проводила в Иране политику, нацеленную прежде всего на защиту именно британских интересов, и за получение определённых торговых преференций Англия охотно снабжала Иран оружием и прочими военными материалам, сыгравшими немаловажную роль в продолжении русско-персидской войны. Но тем не менее следует признать, что как минимум в 1805–1807 гг. в Лондоне объективно не были заинтересованы в ослаблении России. Таким образом, версия о решающей роли «британского следа» именно в начале русско-персидской войны не выдерживает критики. Другое дело, что в 1808–1811 гг. британские эмиссары могли весьма активно способствовать продолжению войны.
Думается, что при анализе причин той войны нельзя недооценивать факторы, имеющие именно региональную природу, проистекающие из тенденций и трендов, характерных для восточного Закавказья тех лет. Во-первых, как уже говорилось выше, ряд азербайджанских ханств достаточно интенсивно пытался уйти под русское покровительство, рассматривая такой вариант как более предпочтительный по сравнению с подчинением Каджарам. При этом, с точки зрения Петербурга, юридический статус этих ханств был достаточно спорен – хотя в Тегеране их и считали иранскими вассалами, сами азербайджанские властители, если не все, то уж точно некоторые, позиционировали себя как независимых монархов. А во-вторых, следует учитывать ту самую «роль личности в
См., например, Кузнецов О., Указ. соч., С. 168.
Кидирниязов Д. С. Российско-северокавказские отношения в начале XIX века // Вестник института истории, археологии и этнографии. 2013. № 2(34) С. 29.
