погрузился в свои собственные мысли, так что полковник даже несколько обиделся этим. Посидев немного, он встал и сказал не без досады:
– А мне уж позвольте: я помолюсь, да и лягу!
– Сделай милость! – сказал Еспер Иваныч, как бы спохватясь и совершенно уже ласковым голосом.
Анна Гавриловна, видевшая, что господа, должно быть, до чего-то не совсем приятного между собою договорились, тоже поспешила посмягчить это.
– Поумаялись, видно, с дороги-то, – отнеслась она с веселым видом к полковнику.
– Да, а все коляска проклятая; туда мотнет, сюда, – всю душу вымотала, – отвечал он.
– Неужели лучше в службе-то на лошади верхом ездили? – сказала Анна Гавриловна.
Она знала, что этим вопросом доставит бесконечное удовольствие старику.
– Э, на лошади верхом! – воскликнул он с вспыхнувшим мгновенно взором. – У меня, сударыня, был карабахский жеребец – люлька или еще покойнее того; от Нухи до Баки триста верст, а я на нем в двое суток доезжал; на лошади ешь и на лошади спишь.
– А сколько вам лет-то тогда было, барин – барин-хвастун!.. – перебила Анна Гавриловна.
– Лет двадцать пять, не больше!
– То-то и есть: ступайте лучше – отдохните на постельке, чем на ваших конях-то!
– И то пойду!.. Да хранит вас бог! – говорил полковник, склоняя голову и уходя.
Анна Гавриловна тоже последовала за ним.
– Идти уложить его! – говорила она.
Ко всем гостям, которых Еспер Иваныч любил, Анна Гавриловна была до нежности ласкова.
Имплев, оставшись вдвоем с племянником, продолжал на него ласково смотреть.
– Ну-ка, пересядь сюда поближе! – сказал он.
Паша пересел.
– Вот теперь тебя везут в гимназию; тебе надобно учиться хорошо; мальчик ты умный; в ученье счастье всей твоей жизни будет.
– Я буду учиться хорошо, – сказал Павел.
– Еще бы!.. Отец вот твой, например, отличный человек: и умный, и добрый; а если имеет какие недостатки, так чисто как человек необразованный: и скупенек немного, и не совсем благоразумно строг к людям…
Павел потупился: тяжелое и неприятное чувство пошевелилось у него в душе против отца; «никогда не буду скуп и строг к людям!» – подумал он.
– Ты сам меня как-то спрашивал, – продолжал Имплев, – отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
– А в чем же, дядя, настоящее блаженство? – спросил Павел.
– Настоящее блаженство состоит, – отвечал Имплев, – в отправлении наших высших душевных способностей:
