этом и страшно, и весело…
В нынешнее лето одно событие еще более распалило в Паше охотничий жар… Однажды вечером он увидел, что скотница целый час стоит у ворот в поле и зычным голосом кричит: «Буренушка, Буренушка!..»
– Что ты кричишь? – спросил ее Павел.
– Буренушки, батюшка, нет; не пришла, – отвечала та.
Потом он видел, что она, вместе с скотником, ушла в лес. Поутру же он заметил, что полковник сидел у окна сердитым более обыкновенного.
– Что вы, папаша, такой? – спросил он его.
– Да, вон корова пропала, лучшая, шельмы этакие! – отвечал полковник.
Вскоре после того Павел услышал, что в комнатах завыла и заголосила скотница. Он вошел и увидел, что она стояла перед полковником, вся промокшая, с лицом истощенным, с ногами, окровавленными от хождения по лесу.
– Что, нашла корову? – спросил ее Павел.
– Нашла, батюшка, нашла; зверь ее, голубушку, убил, – отвечала скотница и залилась горькими слезами.
– Шельмы этакие! – повторил опять полковник, сердито взмахнув на скотницу глазами.
– Только что, – продолжала та, не обращая даже внимания на слова барина и как бы более всего предаваясь собственному горю, – у мосту-то к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе – земля-то взрыта!
– Медведь это ее убил? – спросил Павел с разгоревшимся взором.
– Он, батюшка!.. Кому же, окромя его – варвара!.. Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, – обратилась она к полковнику, – больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. «Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе[5]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?» Обещался прийти.
– Нечего уж теперь стрелять-то; смотреть бы надо было хорошенько! – возразил ей мрачно полковник.
– Николи, батюшка, николи они в эту трущобу не захаживали! – убеждала его скотница и потом, снова обливаясь слезами и приговаривая: – «Матушка, голубушка моя!» – вышла из комнат.
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то придет!» – «Слушаю, батюшка, слушаю», – отвечала она ему совершенно покойно.
Егеря, впрочем, когда тот пришел, Павел сейчас же сам узнал по патронташу, повешенному через плечо, и по ружью в руке.
– Ты на медведя пришел? – спросил он его с любопытствующим лицом.
– Да-с, – отвечал тот, глядя на него с улыбкою.
– Папаша, егерь! – закричал Павел.
Полковник тоже вышел на крыльцо.
– Здравствуй, Яков, – проговорил он.
– Что, батюшка, и у вас сосед-то наш любезный понадурил? – отвечал тот, вежливо снимая перед ним шапку.
Лабаз – здесь полати в лесу, полок или помост на деревьях, откуда бьют медведей.
