style="font-size:15px;"> – Да почему же вы думаете, что нам не дают общего образования? – продолжал возражать обиженным тоном правовед.
– Потому что – некогда; не по чему иному, как – некогда! – горячился Павел.
– Отчего же – некогда? – вмешался опять в разговор Сергей Абреев. – Только чтобы глупостям разным не учили, вот как у нас – статистика какая-то… черт знает что такое!
– Статистика, во-первых, не черт знает что такое, а она – фундамент и основание для понимания своего современного государства и чужих современных государств, – возразил Павел.
Настоятель мотнул ему на это головой.
– Про ваше учебное заведение, – обратился он затем к правоведу, – я имею доскональные сведения от моего соученика, друга и благодетеля, господина Сперанского[45]…
Проговоря это, отец Иоаким приостановился немного, – как бы затем, чтобы дать время своим слушателям уразуметь, с какими лицами он был знаком и дружен.
– Господин Сперанский, как, может быть, небезызвестно вам, первый возымел мысль о сем училище, с тем намерением, чтобы господа семинаристы, по окончании своего курса наук в академии, поступали в оное для изучения юриспруденции и, так как они и без того уже имели ученую степень, а также и число лет достаточное, то чтобы сообразно с сим и получали высший чин – 9-го класса; но богатые аристократы и дворянство наше позарились на сие и захватили себе…
– Это может быть! – отвечал правовед.
– Верно так, верно! – подхватил монах.
– Мысль Сперанского очень понятна и совершенно справедлива, – воскликнул Павел, и так громко, что Александра Григорьевна явно сделала гримасу; так что даже полковник, сначала было довольный разговорчивостью сына, заметил это и толкнул его ногой. Павел понял его, замолчал и стал кусать себе ногти.
– Ах, боже мой, боже мой! – произнесла, вздохнув, Александра Григорьевна. – России, по-моему, всего нужнее не ученые, не говоруны разные, а верные слуги престолу и хорошие христиане. Так ли я, святой отец, говорю? – обратилась она к настоятелю.
– Д-да-а! – отвечал ей тот протяжно и не столько, кажется, соглашаясь с ней, сколько не желая ее оспаривать.
– Милости прошу, однако, гости дорогие, кушать!.. – прибавила она, вставая.
Все поднялись. Полковник сейчас же подал Александре Григорьевне руку. Это был единственный светский прием, который он очень твердо знал.
– Ваш сын – большой фантазер, – оберегите его с этой стороны! – шепнула она ему, грозя пальцем.
– Есть немножко, есть!.. – подтвердил полковник.
При размещении за столом Павлу предназначили сесть рядом с кадетом. Его, видно, считали за очень еще молодого мальчика. Это было несколько обидно для его самолюбия; но, к счастью, кадет оказался презабавным малым: он очень ловко (так что никто и не заметил) стащил с вазы апельсин, вырезал на нем глаза, вытянул из кожи нос, разрезал рот и стал апельсин слегка подавливать; тот при этом
Сперанский Михаил Михайлович (1772—1839) – государственный деятель при Александре I и Николае I.
