Павел Иванович, мы идем, идем, а им невдомек, что мы близко. Ни один вражеский корабль не выйдет в море в такую ночь.
В кубрике тоже шел разговор. Рассказывал боцман Бодров:
– …Вот тогда мы и ударили под Одессой ради того, значит, чтобы ликвидировать артобстрел города. Эх, Одесса..
Он запел вполголоса, а Валерий Косотруб подтянул, еле слышно перебирая струны гитары:
Я не знаю, осенью или зимой туманной
Мы вернемся в город наш, город наш желанный…
Это была грустная и все-таки бодрая песня. В конце Валерка даже повысил голос:
Мы – из Одессы моряки!.
– Тише ты, черт беспутный! – прохрипел Бодров. – Мало тебе вчерашнего?
Он вышел из кубрика, прошел по левому шкафуту, скользя ладонью вдоль леера. Потом поднялся по трапу в носовую надстройку. В каюте командира корабля было темно.
«Не сходит с мостика», – подумал Бодров.
В кают-компании за столом без скатерти сидели несколько человек. Плафоны и зеркала были сняты, и от этого знакомая кают-компания казалась чужой и неуютной. Лейтенанта Закутникова штурман отослал из рубки «покемарить девяносто минут», но спать Закутников не мог. Он выпил в кают-компании чаю с клюквенным сиропом и начал рассказывать какую-то смешную историю, но веселья не получалось. То и дело он поглядывал на часы: «Скоро ли рассвет?» Командир БЧ-2 старший лейтенант Лаптев, худощавый, с темными дугами под блестящими стеклами очков, посмотрел на Закутникова с грустной улыбкой:
– А ведь ты шутишь через силу, лейтенант. Не надо. И не смотри так часто на часы. Давай-ка лучше в шахматы. Твои – белые.
Замолчали. Гудение вентилятора глухо доносилось через переборку; позвякивала в пустом стакане ложка.
Внезапно резкий звонок разорвал тишину: боевая тревога!
Кают-компания опустела. Корабль сразу ожил. По трапам, по коридорам побежали люди, с визгом задраивались люки. Непрерывный звонок раздавался еще с полминуты. Когда он затих, все уже стояли на своих боевых постах. Готовность номер один.
На востоке мгла серела. Стали заметны рваные очертания облаков.
3. «…K славе России»
Перед восходом солнца знобко и неуютно. Свет медленно вытесняет тьму, и временами туманная мгла кажется еще непроницаемее, словно ночь делает последнюю попытку удержаться перед лицом наступающего дня. В этот тусклый час все кажется зыбким и расплывчатым. Острый холод стелется над водой, и люди поплотнее застегивают шинели и бушлаты.
Арсеньев провел на мостике всю ночь. Он сидел в своем кресле перед приборами, поблескивающими разноцветными лампочками, и изредка разжимал губы, чтобы отдать короткое приказание.
Никто из находившихся на мостике не проронил за последние несколько часов ни одного слова. Справа и слева на крыльях мостика, пронизываемые стремительным ветром, стояли у визиров сигнальщики.
