английский. Мне тут делать нечего.
– Да, там, в глубине, целые миры. Представляете? Масса атома ничтожно мала, это понятно, но если ее помножить на квадрат скорости света, то… Подумайте, сколько там энергии? А если ее освободить… Вытащить… О!
– Освободить, да… Святый Боже, откуда вы это знаете?
– Формула Эйнштейна.
– Вы слыхали про Эйнштейна? – От изумления Уэллс перешел на свистящий шепот.
– Ну да. У нас пару раз выступал московский профессор Умов, физик. Как он зажигательно рассказывал о новейшей науке! Он и сам поразительный – вдохновенное лицо и ореол летящих волос. Девчонки сплошь в него влюбились.
– Физик? В Институте благородных девиц? Диковинная страна.
– К нам много интересных людей заглядывали. Даже Шаляпин однажды пел.
– Послушайте, Эйнштейн – это молодой парень. Ему лет тридцать. И вы уже о нем… Конечно, он гений, но…
– Ну, тридцать – это не мало. Это уже солидно.
– Почти старик, да? – Уэллс усмехнулся. – Впрочем, для вас, для вашей юности… А что же тогда обо мне говорить?
– Ну, мужчина в любом возрасте интересен. А что касается взрывов, то Белый так и сказал – атомная бомба. Сказал и вместе со стулом подпрыгнул! Ежели кому-то удастся ее сделать и взорвать – то сразу море погибших… Море огня и крови…
– Бомба? Атомная? – Уэллс нахмурился. – Море огня? Вы рассказываете ужасные вещи.
– А вы напишите про это роман, и ваши страхи испарятся.
– Роман?
– Англичане ведь сильны в технике. Какой-нибудь англичанин, талантливый малый, открывает путь к океану этой энергии. Что из этого получится?
– Трудно сказать. Когда Роджер Бэкон в тринадцатом веке взорвал свою первую горстку пороха, можно было думать, что люди немедленно используют эту взрывную силу для приведения в действие машин. Но это им в голову не пришло. А вот пушки пришли. Знаете, как выглядели первые пушки?
– Нет. Не доводилось видеть.
– Это были такие стянутые обручами деревянные трубы.
– Неужели? Но выглядит мило. Как-то по-деревенски.
– Именно. Но скоро научились отливать из металла.
– Итак, война?
– Скорее всего. Да еще какая! Вся Европа может заполыхать.
– Бр-р! – Мария поежилась. – Надеюсь, моя родина этого избежит.
– Каким образом? – поинтересовался Уэллс.
– Граф Толстой, – сказала Мария. – После его проповеди русские не захотят воевать. Напротив, всех других будут призывать к миру.
– Мысль трогательная. – Уэллс задумался. – Какая-то своя правда в ней есть.
– Я почти уверена в этом.
– Русская нравственная проповедь и отказ от войн. Почему бы нет? Вы удивительное создание, Мария. Сколько же там у вас писателей, сколько поэтов! И каких! О, мой бог!
– О,
