на крикливый и наглый народный мотив, и еще долго после того, как слова песни перестали быть слышны, каданс напева ее все еще звучал в ушах принца. Он хотел бы бежать от этих звуков, но звуки эти преследовали его. Сейчас справа от него пролегала дорога, ведущая прямо ко дворцу через густолиственные тенистые аллеи старого парка, и он поехал этой дорогой. В жаркое летнее время после полудня этот парк бывал модным местом, где встречались друг с другом местные бюргеры и двор и обменивались взаимными поклонами, но в этот ночной час здесь было темно и безлюдно; только птицы, гнездившиеся на деревьях, не покинули парка, но и те притихли теперь; только зайцы продирались в чаще, шелестя кустами, да там и сям, точно привидения, застыли в своей неизменной позе белые статуи, да там и сям пробуждалось чуткое эхо в каком-нибудь павильоне, являющемся подражанием языческому храму, и, вторя звуку копыт, заставляло нервно вздрагивать пугливую кобылу принца. За десять минут Отто доехал до дальнего конца своего личного дворцового сада, куда выходили конюшни и службы, и въехал на мост, ведущий в парк. Часы во дворе били десять, и большие башенные часы на одной из башен дворца вторили им; там, дальше, в самом городе, на городской ратуше и церковных колокольнях тоже били часы. Здесь, у конюшен, все было тихо, слышался только топот коней в конюшне и лязг цепей у привязей. Принц соскочил на землю, и вдруг ему вспомнились слухи о вороватых грумах и конюхах, некогда дошедшие до него и затем давно позабытые, о грумах, крадущих его овес и продающих по дешевой цене, и при этом воспоминании он перешел мост, ведя под уздцы своего коня, подошел к одному из окон во флигеле, в котором еще виднелся огонь, и постучал шесть или семь раз с особой расстановкой, лукаво улыбаясь про себя. На его стук почти сейчас же открыли форточку, и из нее высунулась чья-то мужская голова.
– Сегодня нет ничего, – проговорил таинственно голос.
– Принеси фонарь, – сказал принц.
– Господи боже милостивый… да кто же это?! – воскликнул грум.
– Это я, принц Отто, – отозвался принц. – Принеси фонарь, уведи мою лошадь и впусти меня в калитку сада.
Но злополучный грум стоял, не трогаясь с места, не издав ни звука и держа голову высунутой в форточку.
– Его высочество! – пролепетал он наконец. – Почему ваше высочество изволили так странно стучать? – осмелился он спросить.
– Почему? Потому что здесь, в Миттвальдене, существует поверье, что это удешевляет цену на овес, – сказал Отто.
Грум издал какой-то звук, похожий на рыдание, и скрылся. Когда он вернулся с фонарем, то даже при его слабом свете бледность его бросалась в глаза, и руки его сильно дрожали, когда он распутывал поводья, чтобы отвести лошадь в конюшню.
– Ваше высочество, – начал он снова умоляющим голосом. – Бога ради… – И он не договорил, подавленный сознанием своей вины.
– Бога ради что? – спросил весело Отто. – Бога ради, позвольте нам дешево продавать овес?.. Да?.. Ну а пока – спокойной ночи! – сказал
