же лучше низвержения.
– Да какая муха тебя сегодня укусила? – спросил Готтхольд. – Неужели ты не понимаешь, что ты грешной рукой касаешься святая святых философии – «святилища безумия»! Да, Отто, безумия, потому что в пресветлом храме мудрости высшее святилище, которое мы держим сокрытым за семью печатями, полно паутины! Не ты один, а все люди, все решительно, совершенно бесполезны! Природа и жизнь теряют их, но не нуждаются в них, даже не пользуются ими; все это бесплодный пустоцвет! Все, вплоть до парня, работающего в лесу, все совершенно бесполезны! Все мы вьем веревки из песка и, как дети, дохнувшие на оконное стекло, пишем и стираем ненужные пустые слова! Так не будем же больше говорить об этом. Я уже сказал тебе, что отсюда недалеко до безумия.
Готтхольд поднялся со своего места и затем снова сел. Засмеявшись коротким, сухим смешком, он снова заговорил, но уже совершенно другим тоном:
– Верь мне, дитя мое, мы живем здесь на земле не для того, чтобы вступать в бой с гигантами, а для того, чтобы быть счастливыми, кто может, как пестрые цветики на лугу, радующиеся солнцу, и росе, и ветерку, и дождю. Ты мог это, и потому, что ты умел быть счастливым, я втайне любовался тобой, восхищался тобой и радовался за тебя; продолжай же быть счастливым в своей беззаботности, и ты будешь прав! Иди своим путем, твой путь настоящий, поверь мне. Будь весел, будь счастлив, будь празден, будь легкомыслен и отправь всю казуистику к черту! А государство свое и государственные дела предоставь Гондремарку, как ты это делал до сих пор. Он управлялся с ними довольно хорошо, как говорят, и его тщеславию льстит такая ответственность.
– Готтхольд! – воскликнул принц. – Что мне до всего этого? Не в том вопрос, могу ли я быть полезен или бесполезен, как все люди, а дело в том, что я не могу успокоиться от сознания своей бесполезности. У меня только один выбор: я должен быть полезен или быть вреден – одно из двух! Я с тобой согласен, что княжеский титул мой и само княжество мое – чистый абсурд, одна сплошная сатира на правителя, правительство и государство и что какой-нибудь банкир или содержатель гостиницы выполняет более серьезные обязанности, чем я, – пусть так. Но вот, когда я умыл руки от всех этих дел три года назад и предоставил все дела и всю ответственность, всю честь, а также и все радости правления, если таковые существуют, Гондремарку и Серафине, – он с минуту не решался произнести ее имени, а Готтхольд в это время как бы случайно отвернулся и смотрел в сторону, – так что из этого вышло? Налоги! Армия! Пушки! Да ведь все-то княжество похоже на коробочку оловянных солдатиков! А народ совсем обезумел, совсем голову потерял, подогреваемый ложью и несправедливыми поклепами. Даже носятся слухи о войне… Война в этом чайнике, подумай только! Какое страшное сплетение нелепиц и позора! И когда наступит неизбежный конец – революция, то кто будет отвечать за все это перед Богом? Кто будет позорно казнен общественным мнением современников и истории? Кто? Я! Принц-марионетка!
– Мне казалось, что ты всегда пренебрегал общественным мнением, –
