не место. Так, я пошёл. Ты и Георг за мной через минуту.
– Как скажешь, – сказал Конвей.
– Слушаюсь, – сказал робот.
Мигель выбрался наружу. Фонарь брать не стал, ночное зрение в абсолютном большинстве случаев лучше любого фонаря. Кабина слегка завалилась на правый бок, и ему пришлось спрыгнуть на землю, а не просто шагнуть на неё. Земля была непривычно мягкая и даже вроде как слегка пружинила под ботинками. Очень необычное ощущение. Дождь, не такой уже и проливной, как казалось вначале, падал на волосы и кожу.
Мокрые холодные капли. Он поднял голову и стоял так несколько секунд, закрыв глаза и ловя дождь всем лицом. О-бал-деть. Чистая холодная вода с неба. В безмерном количестве. Нет, точно сказка.
Мигель посмотрел вниз. Трава. Она густо пробивалась сквозь жухлую прошлогоднюю листву и была зелёной и мокрой от дождя. Цвет ночным зрением улавливался не слишком отчетливо, но он всё равно видел – зелёная.
И ещё здесь пахло. До головокружения. Той же травой, прелой мокрой полусгнившей листвой, дождём, первыми, только что родившимися из почек листьями, старыми и молодыми деревьями вокруг.
Жизнью.
Мигель понял – здесь пахло жизнью. Она была повсюду. Её не обязательно было видеть, и так было понятно, что она здесь. На Марсе, если в тёплый летний день снять респиратор, тоже можно уловить запахи. Такие же древние, как и сам Марс. Пыли; растрескавшихся скал; ледяной, едва начавшей подтаивать, линзы под тонким слоем песка. И только в редких оазисах, если повезет, твоих ноздрей мог коснуться едва слышный запах генетически модифицированной высокогорной сосны или такого же исландского мха, покрывающего красно-рыжие валуны на берегу искусственного озерца.
Рядом спрыгнули на землю Конвей и Георг. Поэт, как и Мигель несколько секунд назад, подставил под дождь лицо, растёр воду ладонями по коже.
– Дождь… – произнёс он благоговейно. – Никогда не думал, что попаду под дождь. Беру назад свои слова. Это хорошо.
– Ты разве говорил, что плохо?
– Не говорил. Но думал.
Робот стоял спокойно, молча поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, – сканировал окружающее пространство.
Хорошая мысль, кстати, надо потренироваться. Незнакомый мир, как ни крути. Да, миллионы лет эволюции никуда не делись и намертво сидят в генах, но на уровне выпестованного на Марсе разума, выработанных за двадцать один год рефлексов и привычек, – мир незнакомый. А значит, и опасный. И дело даже не в земной ИИ-нейросети, которая не сразу разрешила аварийную посадку. Мы не знаем, какими стали на Земле сами люди. И остались ли они вообще людьми в нашем понимании. С тех пор, как после Пекинского инцидента общение между колонистами и землянами намертво прекратилось, прошло ровно сто лет. Немалый срок. Может быть, здешние люди уже полностью изменили себя, слились с глобальным ИИ и навсегда утратили индивидуальность.
Мигель перешёл на форс-режим.
– Правильно, – сказал Конвей, сразу почуявший перемену в товарище. – Бережёного бог бережёт.
Время
