небо за последние пару часов дважды пыталось нас убить.
– Протестую! – громогласно заявил блюзмен, и какая-то птица испуганно вспорхнула из кустов неподалёку. – Это было вовсе не небо, а… – он вдруг замолчал на полуслове и остановился как вкопанный.
– Что? – Мигель проследил глазами по направлению взгляда товарища, и его рука машинально потянулась к пистолету, висящему на боку в кобуре.
И тут же остановилась, поскольку человек, стоящий перед ними метрах в двадцати, немедленно поднял оружие, и нежный девичий голос жёстко, по-русски, произнёс:
– Не советую, мальчики.
– Хорошо, хорошо, – сказал Мигель и поднял руки в примиряющем жесте. – Всё нормально, мы просто идём по берегу реки и никого не трогаем.
– Видела я, как вы никого не тронули, – девушка опустила оружие (насколько Мигель успел рассмотреть, это был старинный автоматический пулевой карабин). – Боевой дрон с одного выстрела завалить – это было красиво. Признаю и поздравляю.
– Спасибо, – Мигель чуть поклонился. – С кем имеем честь?
– Сначала вы, – девушка сделала несколько шагов навстречу. Карабин она держала стволом вниз, но так, что в любой момент он мог быть направлен в грудь друзьям. Теперь, когда она подошла ближе, Мигель рассмотрел незнакомку получше. Чуть выше классического женского роста: метр шестьдесят пять – метр шестьдесят семь. Одета в какой-то хитрый маскировочный комбинезон с капюшоном и обута в такие же маскировочные короткие сапоги. На руках – перчатки с обрезанными пальцами. Тоже маскировочные. И комбинезон, и сапоги, и перчатки настолько хороши, что практически сливаются с окружающим фоном, мгновенно подстраиваясь под игру света и тени. Фактически заметны только лицо, пальцы да прядь густо-русых, с медовым отливом волос, выбившаяся из-под капюшона на лоб. Ещё нож на боку и карабин. Но первый – в маскировочном чехле-ножнах, так что видна только коричневая рукоять. А второй умело обмотан всё той же переливчатой маскировочной тканью.
На кругловатом лице – веснушки в россыпь. По носу, щекам, лбу. Носик аккуратный, точёный. Полные алые губы. И глаза. Вернее, глазищи. Не сказать, что огромные, и даже не слишком большие. Но такого рысьего хищного разреза, что сердце замирает, а цвет и вовсе бьёт наповал – ярко-зелёные, что твой ивовый лист и одновременно прозрачные, словно ледниковое озерцо марсианским летом в оазисе близ Нового Града. Чем-то похожи цветом на глаза друга Конвея, но производят совершенно другое впечатление. Завораживающее.
Мигель и сам не заметил, что уже с полминуты стоит бессловесным столбом, не отрывая взгляда от этих глаз. И рядом второй такой же столб – друг, поэт и блюзмен Конвей О’Доэрти.
Он первым и опомнился.
– Сударыня! – воскликнул блюзмен, приложил правую руку к сердцу и поклонился. – Прошу нас извинить и позвольте представиться – Конвей О’Доэрти. Вы так прекрасны, что мне немедленно захотелось сочинить песню. Но под рукой нет гитары, да и сама обстановка…
– Кон, –
