и крутить колесо. Машина приятно застрекотала. Зверуха, задохнувшись от возмущения, закудахтала, подскочила к Ковальчук и ударила ту по руке.
– Не смей! Прекрати ломать школьное имущество!
Все на секунду замерли. Ковальчук вначале даже не поверила, что это произошло на самом деле. Она в остолбенении смотрела то на свою руку, то на нас, вскочивших со своих мест, чтобы получше все разглядеть.
– Ой, она меня ударила! – у Ковальчук наконец-то прорезался голос. – Вы видели, она меня ударила по руке!
– Успокойся, Ковальчук! – снисходительно сказала Зверуха, еще не знающая, что на нее надвигается.
– Она мне руку сломала! Открытый перелом! Посмотрите, вся рука красная! – голосила Ковальчук, размахивая перед нами своей огромной красной лапищей.
– Замолчи, Ковальчук! Прекрати хулиганить, сядь на место, – пыталась завладеть ситуацией Зверуха.
– Вы еще пожалеете! Я все маме скажу! – зловеще предупредила Ковальчук.
– Да говори хоть маме, хоть папе… римскому. Я ничьих мам не боюсь.
– Вы мою маму не видели! Вы когда мою маму увидите – вы в обморок упадете! – И с этими пророческими словами Ковальчук выскочила из класса. Не прошло и пяти минут, как в класс торопливо вошли директор, завуч и сама Ковальчук.
– Так, Лена нам рассказала, что произошло. Мы просим вас перед ней извиниться, – с порога сказал директор.
У Зверухи просто отвисла челюсть – в буквальном смысле.
– Чего? – только и сказала она, вылупив глаза на директора. Тот был непреклонен.
– Вы ударили Лену по руке? Ударили?
– Да, но…
– В советской школе, тем более в моей школе, детей не бьют. Если вы не хотите последствий…
– Но… я сейчас объясню… Все было не так…
– Надо просить прощения.
– Да вы смеетесь, что ли, надо мной? С какой это стати я буду просить прощения у нее?! Она – нахалка, хамила и ломала машинку. Если хотите жаловаться в РОНО, пожалуйста, я – член партии, мы посмотрим, что там решат.
Тут, увидев, что коса нашла на камень, решила вмешаться Лыска, наша завуч. Она отозвала Зверуху в сторонку и стала тихим голосом ей что-то втолковывать. Мне было любопытно до смерти, поэтому я, сделав вид, что у меня упала ручка, подобралась на коленках к ним поближе. Всего разговора я не услышала, но отдельные слова, долетавшие до меня, не оставляли сомнений в происходящем.
– Дорогая… поймите… совершенно сумасшедшая… Бесполезно связываться… У нее справка… Будет только хуже…. Всех замучает… ничего не поделаешь… Отвязаться и плюнуть… Мы подумаем… как вам компенсировать…
Зверуха, вся покраснев, пыталась настоять на своем.
– Это просто неслыханно! – с возмущением говорила она. – Я… просить прощения у нахалки… никогда в жизни… сяду в тюрьму…
К ним подошел директор, злой как собака, и, не понижая голоса, с досадой проговорил:
