домашний спектакль, ни одна вечеринка с живыми картинами и иным прочим не обойдется без него. А как он читает Мольера! Даже мне, записному литератору и чтецу, за ним не угоняться. Какие строчит на всяких языках альбомные стишки! Хоть сейчас в печать. А уж по части каламбуров и экспромтов – голову прозакладываю – во всей Европе равного ему не найти: вся Москва повторяет их потом из конца в конец.
– Так у него, стало быть, нет определенных служебных занятий?
– Времени не достало бы, ваше высокопревосходительство, для светского представительства. В юных летах, правда, оба мы с ним тянули лямку в екатерининской гвардии, получили в ней, как говорится, последнюю шлифовку…
– И не дотянули?
– Да-с. Не снесли – если смею так выразиться – ярма военной дисциплины. Да и чего нам еще? Любимы, уважаемы, как сыр в масле катаемся… Я-то, правда, живу почти что бобылем: имею дома только сынка-малютку; но у братца моего этой благодати целая троица, а жена у него первая умница, первая красавица московская!.. Правду сказать, африканского темперамента, – откровенничал словоохотливый Василий Львович, понижая тут голос и поглядывая в сторону племянника, – пальца в рот ей не клади: своенравна, вспыльчива, так что – у! как раз откусит! Да уж и властолюбива же, что греха таить! Забрала в ручки белые весь дом, как есть, вертит всем и каждым, как пешками: и муженьком, и людьми, и ребятишками, за исключением разве этого вон сорванца.
– Так он у вас большой шалун? Неисправим?
– Как вам сказать? В голове у него, точно, ветер гуляет; но каши этой мозговой там более, может статься, чем у иного взрослого полоумка. А уж начитан как! Чего-чего не перечитал! И «Илиаду», и «Одиссею», и Плутарха от доски до доски, и новейших энциклопедистов…
– Гм… На каком же это все языке?
– А все, конечно, на французском. Раненько, может быть, да что против жажды знания поделаешь? У отца его, изволите видеть, так же как и у покорнейшего вашего слуги, библиотека на славу. – Александр, поди-ка сюда! – крикнул Василий Львович по-французски. – Не разрешите ли, ваше высокопревосходительство, познакомить с ним молодцов ваших?
– Что ж, пускай знакомятся: после все равно придется же. Экие дички, право! Руку-то друг другу хоть подайте!
Мальчики исполнили приказание и застенчиво обменялись несколькими общими фразами. Одно узнал при этом молодой Пушкин, что новые знакомцы его были между собой двоюродные братья и что одного из них – того, с которым он на лестнице переглянулся, – звали Иваном, а другого Петром.
Сидевший поблизости шустрый, востроглазый мальчуган с большим вниманием следил за завязывавшимся между тремя сверстниками его знакомством; шепнув сидевшей рядом с ним даме: «Я, мама, тоже отрекомендуюсь», – он развязно подошел к ним и шаркнул ножкой.
– Позвольте и мне отрекомендоваться: Константин Гурьев.
Пушкин медлил принять протянутую ему руку и с безотчетным недоверием оглядел навязчивого мальчугана. Но тот на вид был очень приличен: платье с иголочки, сам
