стала такая же, как два месяца назад. На улице много вооруженных людей. Сегодня утром по Бреестраат с криком и пением прошел отряд «могучих толстяков». Блестели шлемы, латы и оружие. Били литавры, дудели дудки и волынки. Такие шествия бывают у нас нередко. То «Клуб болтунов» отпразднует свою годовщину, то «Общество небогатых», то «Братство мушкетеров». У каждой компании свои порядки, но обязательно собственный гимн, шут, казначей и знамя.
Впереди толстяков на рыжем осле ехал сам «председатель» Сметсе Смее. На коленях у него лежал мушкет, за поясом торчали пистолеты, над головой он держал огромный двуручный меч в два моих роста. За Сметсе шли все, у кого живот был не меньше чем в два обхвата. А у трактирщика Бибулуса, быть может, и в три. Толстяки размахивали оружием и орали во всю мочь:
Костлявые испанские бродяги, хи-ха!
Не уцелеть вам в этой передряге, хи-ха!
На работу к Слимброку я не пошел. Ясное дело, кроме затрещины, ничего от него теперь не получишь, я ведь помог его обидчику. Да, может, и нет никакой работы. В прошлую осаду Слимброк трудился дня три, а потом куда-то исчез. Этому, правда, никто не удивился: зимой у нас мало работают из-за холодов.
У Караколя в фургоне нашлось несколько кругов сыра и сухари, так что мы не голодали. К тому же бургомистр Бронкхорст обещал раздавать продовольствие.
Хуже приходилось Помпилиусу и Пьеру. Их не накормишь одним сыром. Каждое утро я бегал в трактир «Красная кружка» к Бибулусу и собирал огрызки и кости.
Помпилиус и Пьер обедали вместе. Они никогда не ссорились, и мне казалось даже, что Пьер подвигает лапой мясо медведю. Помпилиус смотрел на него добрыми глазами, нерешительно брал кусок и ел. Потом он опускал голову и стыдился, что съел больше, хотя размеров они были почти одинаковых.
Боолкин учила Эле разговаривать по-голландски. Боолкин принесла свою куклу, сделанную из тряпки. Кукла была вся голубая: я опустил ее в чан с краской у Слимброка. Они купали куклу, заворачивали ее в белые тряпочки, а Михиелькин все щелкал своим саксонским кинжалом.
Сначала я тоже не расставался с пистолетом, но потом надоело его таскать – уж очень тяжелый.
Караколь рассказывал всякие истории, но каждый раз дело кончалось Голиафом, хотя все время по-разному. Сегодня он, например, сказал, что попал Голиафу стрелой в глаз. Кроме того, у Голиафа теперь была всего одна голова.
Караколь бегал по комнате, размахивал руками, подпрыгивал, показывал, как схватил великана за шею, и вообще очень волновался. Смотреть на него было интересно. Правда, Михиелькину не нравился Голиаф с одной головой.
– А где ты видел Голиафа хотя бы с двумя голова ми? – спрашивал распаленный Караколь.
– Сам говорил, – бормотал Михиелькин.
– Я тебе говорил? Значит, оговорился. Он обыкновенный, понимаешь, обыкновенный великан, только очень большой. Он жил в предместье Брантеньи… Да разве дело в головах? – Караколь снова забегал. – Я спас принцессу, понимаешь, принцессу!
По его словам,
