стоял мой страшный преследователь.
– Тссс, молчок! – шепнул матросам Степаныч, а меня взял за шиворот и пихнул обратно под брезент.
Я затаился там, в сырой темноте, трясясь от страха и ничегошеньки не понимая.
Шлюпка качнулась – кто-то мягко в нее спрыгнул.
– Где тебя леший носил? – проворчал Степаныч. – Заждалися!
– Ишь, глазищами сверкает, кривоносый. – Это сказал Соловейко. – Зубами порвать хочешь? Кровушки хрестьянской попить?
Ответа не было. Да его, кажется, и не ждали.
– Табань помалу! – гаркнул боцман.
Заскрипели уключины, весла черпанули воду. Лодка отходила от причала.
Я лежал, скрючившись в три погибели, и крепко держался за челюсть, чтоб не стучали зубы.
Гибну
Смешное воспоминание: мое первое утро на «Беллоне». Каким же я был никчемным и жалким!
Устрашенный до полного оцепенения необъяснимым появлением в шлюпке моего молчаливого врага, я и сам будто лишился речи, да еще и обездвижел. Когда лодка ударилась носом о что-то деревянное, твердое, и чей-то суровый голос с небес крикнул: «Третья?», а боцман Степаныч ответил «Так точно, третья, ваше благородие!», я забился как можно глубже под скамейку. Мне казалось, пришел мой смертный час. Сейчас меня выволокут наружу, черный человек меня увидит, и…
Я боялся даже думать, что тут произойдет.
Но когда боцман велел мне вылезать, немого в шлюпке не было. Он исчез, испарился, словно жуткий ночной сон. Я, однако, все равно был будто не в себе. Жмурился, ослепленный солнцем, и ничего толком не разглядел. Понял лишь, что нахожусь на одном из кораблей, стоящих на якоре посреди Большого рейда. С одной стороны, далеко, виднелись крыши города; с другой, много ближе, серели мощные стены Михайловского форта; вдали же розовели и лиловели в предвечерней красе окрестные горы.
Я делал всё, что мне велели: спросили имя – назвал, приказали раздеться догола – разделся. Мятый сероволосый в кожаном фартуке пощупал меня, повертел, сказал: «Коден ф юнги» – и мне выдали матросскую одежду. Не припомню, чтоб кто-то поинтересовался, желаю ли я поступать в службу. Я, наверное, всё равно не посмел бы ответить отказом, слишком был перепуган. Меня долго водили по каким-то тесным помещениям, похожим на деревянные ящики. Спрашивали про отца-мать, не беглый ли, не в чесотке ли, верю ли в Иисуса Христа и еще про всякое. Узнав, что обучен грамоте, сунули какую-то бумагу. Я не читая подписал.
Мне казалось, что после чудесного пробуждения к настоящей жизни я снова провалился в сон и всё это происходит не на самом деле. Скоро я проснусь, и вообще утро вечера мудренее. Коли наважденье не рассеется, утром соскользну по якорной цепи в воду и запущу саженками – только они меня и видели.
Я стерпел болезненную стрижку машинкой налысо. Съел в каком-то закутке миску довольно вкусной каши с щедро накрошенным мясом, после чего всё тот же Степаныч отвел меня куда-то в чрево корабля, где было темно, что-то шевелилось во мраке и отовсюду раздавался храп.
– Залазь
