раз давала отпор, из-за чего собрания по разоблачению и критике проходили живо и впечатляюще, становились гнусным праздником для земляков-дунбэйцев.
Я смотрел сверху на уродливую голову Хуан Цюя, и душа полнилась ненавистью, а также состраданием вместе с замешательством, страхом и горем. Отодрав с крыши плитку черепицы, я нацелился в Хуан Цюя. Стоило ослабить руку, и черепица полетела бы в ее наполовину обритую голову. Но мешкал я довольно долго и в конце концов так ничего и не сделал. Много лет спустя я поведал об этом тетушке, и она сказала: «Спасибо, что ты не ослабил руку, иначе моя вина стала бы еще тяжелее». С годами тетушка всегда признавала себя виноватой, у нее это была не просто вина, а тягчайшее преступление, искупить которое невозможно. Я-то считал, что она слишком много на себя берет: в то время, чтобы поменять любого человека, не обязательно было быть лучше ее. «Ничего ты не понимаешь…» – горестно проговорила тетушка.
На сцену под руки вывели Ян Линя, и нога с тетушкиной спины убралась. Ее подняли и поставили бок о бок с Ян Линем, нагнув голову, согнув спину и вытянув руки за спину, как крылья у самолета «Цзянь-5», который пилотировал Ван Сяоти. Я смотрел на большой лысый череп Ян Линя. А ведь еще полгода назад этот человек был недосягаем, как божество, и мы в душе еще надеялись, что тетушка сможет вступить с ним в счастливый брак, хоть он был и старше ее на двадцать с лишним лет, хотя, выйдя за него, она заняла бы место его умершей жены. Но ведь он был секретарь уездного парткома, ответственный партийный работник высокого ранга, который получал ежемесячно более ста юаней, разъезжал по деревням на джипе цвета хаки, большим человеком, за которым следовали секретарь и охранник! Через много лет тетушка рассказала, что на самом деле она и виделась с ним всего один раз. «Хоть мне и не нравился его огромный живот, как у беременной женщины на восьмом месяце, хотя я терпеть не могла, что изо рта у него разит чесноком, – по сути дела, он тоже был деревенщина, – но в душе все же была согласна выйти за него. Из-за вас, из-за этой семьи я была готова выйти за него. На другой день после того, как я съездила в уезд встретиться с Ян Линем, в здравпункт с инспекцией заявился партсекретарь коммуны Цинь Шань. В сопровождении главврача он прошел в гинекологическое отделение, подобострастно разулыбался, льстивых речей наговорил, холуй, да и только. Прежде был такой важный, заносчивый, а тут в мгновение ока переменился, и от его угодливой физиономии каких только переживаний я не испытала. Только из-за этих подлецов, думающих лишь о собственной выгоде, и то вышла бы за него, если бы не „культурная революция“…»
Подскочившая маленькая и толстенькая хунвейбинка с двумя парами поношенных туфель в руках повесила одну пару на шею Ян Линю, а другую – тетушке. «Контрреволюционерка, шпионка – эти обвинения еще можно вынести, – рассказывала впоследствии тетушка, – но чтобы тебя обзывали „драные туфли“[41] – никогда. Это же позор, да еще высосано
