Дед сидел на пассажирском сиденье спереди, раскрыв на коленях дорожный атлас, а его смутная шаловливая улыбка явно намекала, что отцу придется нелегко. Они уже поспорили, на какой машине ехать. «Фольксваген» деда с бабкой был старым и ненадежным, но дед никогда не упускал случая облить помоями британские модели, к разработке которых мой отец, работавший в местной механической компании, имел какое-то отношение, а потому и покупал – из лояльности работодателям и своей стране.
– Сплюнем через левое плечо, – сказал дед, когда отец потянулся к ключу зажигания. А когда машина завелась, добавил: – Нет конца чудесам.
На день рождения мне подарили дорожный шахматный комплект, поэтому мы с бабушкой сыграли несколько партий – скоротать время. Ни она, ни я не понимали ни одного правила, но нам не хотелось в этом признаваться, поэтому незнание мы возмещали импровизацией, выглядевшей как помесь шашек и настольного футбола. Мама, как обычно, ушедшая в себя, задумчиво смотрела в окно или же прислушивалась к разговору на переднем сиденье.
– В чем дело? – спрашивал дед. – Ты горючее экономишь или что?
Отец не реагировал.
– Здесь можно разгоняться до пятидесяти миль в час, знаешь ли, – продолжал дед– Предел здесь – пятьдесят миль.
– А чего туда в такую рань приезжать? Нам некуда спешить.
– Поимей в виду – эта колымага начнет дребезжать, если разгонится до сорока пяти. А нам хочется доехать живыми и невредимыми. Хотя смотри, осторожнее – кажется, тот велосипед вдет на обгон.
– Гляди, Майкл, коровы! – сказала мама, чтобы как-то отвлечь меня.
– Где?
– В поле.
– Мальчик уже видел коров, – сказал дед. – Оставь его в покое. Кто-нибудь слышит лязг?
Лязга никто не слышал.
– А я уверен, что лязгает. Похоже, фитинг или что-то разболталось. – Он повернулся к отцу. – А ты какую часть этой машины проектировал, Тед? Пепельницы?
– Рулевую колонку, – ответил отец.
– Смотри, Майкл, овцы!
Мы оставили машину у самой набережной. Клочья облаков, пятнавшие небо, навели меня на мысли о сахарной вате, а та неизбежно направила поток сознания к киоску возле пирса, где бабка и дед купили мне огромный розовый ком клейкой амброзии и леденец на палочке, который я приберег на потом. Обычно отец как-то высказывался о пагубных последствиях подобных милостей для меня – как стоматологических, так и психологических, – но поскольку то был мой день рождения, он посмотрел сквозь пальцы. Я сидел на низком парапете у самого моря и поглощал сахарную вату, наслаждаясь восхитительным напряжением между ее немыслимой сладостью и слеша колючим строением, пока не уничтожил примерно три четверти комка и меня не затошнило. На набережной все было спокойно. Убаюканный собственным счастьем, я не обращал внимания на прохожих, но смутно припоминаю прогуливавшиеся
