нас, лязгая гусеницами, проходили тягачи, тащившие длинноствольные пушки. С глухим рокотом, выбрасывая облака синего дыма, шли одна за другой машины, груженные ящиками и бочками. Почти без шума проносились легковые автомобили. В кузовах, на прицепах, на орудийных лафетах, даже на стволах пушек сидели артиллеристы. Лица у всех были хмурые, одежда испачкана маслом и покрыта дорожной пылью. Наши артиллеристы отходили из Кингисеппа на новые позиции.
Красноармейцы с тревогой смотрели в сторону покинутого ими города, откуда то и дело доносились глухие взрывы и высоко в небо взлетали огненные шары.
– Жгут, гады, город, – зло прошипел сквозь сжатые зубы Сидоров.
Романов взглянул туда, где бушевало пламя пожара.
– Родные для меня места… – сказал он глухо.
Небо порозовело. Со стороны Нарвского залива потянуло холодным ветерком. Кругом, насколько хватал глаз, не было ни одного строения: все сожжено, сметено, будто здесь пронесся ураган. Но как же дорога была мне и моим товарищам эта опаленная родная земля! Как близки нашему сердцу каждый увядший кустик, каждый почерневший камень, каждая обгорелая кирпичная труба! И я знал, что вот эти утомленные люди, которые уснули перед боем на какой-нибудь час, а может на считаные минуты, будут защищать свою землю с мужеством.
Майор Чистяков с начальником штаба полка проверяли расположение наших огневых рубежей. Осторожно шагая возле спящих бойцов, командиры внимательно осматривали каждый блиндаж, каждую огневую точку.
С утра к нам начали подходить бойцы, защищавшие Кингисепп. Вот из лесу вышла большая группа красноармейцев, и в нашу траншею прыгнуло несколько шагавших впереди бойцов. Затем в траншее появились и остальные. Среди них один командир – на его запыленных петлицах виднелись два вишневых кубика[6]. Четким шагом лейтенант подошел к командиру батальона майору Чистякову и, чеканя каждое слово, доложил:
– Командир роты Хмелев. Мы защищали Кингисепп до последней возможности…
Хмелев умолк и опустил голову. Рядом с лейтенантом стояли по стойке «смирно» его боевые друзья. Лица рядовых бойцов и младших командиров посуровели, почернели от порохового дыма, глаза воспалились.
Хмелеву лет тридцать, он хорошо сложен. На его мужественном лице не было и следа робости. Серые глаза смотрели открыто, в них сквозили проницательность и решимость. На груди лейтенанта красовался орден Красного Знамени, в руках он держал немецкий автомат, а за плечами висела наша «трехлинейная»[7] винтовка.
– Прошу вас, товарищ майор, разрешить нам вместе с вами драться с немцами… Я не знаю, где наш штаб.
– Я свяжусь с командиром полка, если он разрешит – пожалуйста.
Комбат и начальник штаба скрылись за поворотом траншеи. Мы окружили Хмелева и его друзей. Чей-то кисет пошел по рукам.
– Вот это рубеж обороны! – крутя козью ножку, воскликнул низенький боец, с интересом осматривая окружающую местность.
До введения в 1943 г. в Советских Вооруженных силах погон два квадрата («кубика») на петлицах соответствовали званию лейтенанта. (
То есть калибра 7,62 мм. Линия – 1/10 дюйма (
