и мама, да и сама Даша – перестали плакать ночами.
* * *
На пересадочной станции предстояло торчать не меньше получаса.
– Курить хочешь? – спросил я Азата, протягивая початую пачку «явы явской».
– Давай покурим! – усмехнулся он, срывая целлофан с «Мальборо» в твёрдой коробке.
– Ого-о-о!.. – протянул я. – Откуда?
– В «берёзке» купил.
Азат и Мамед учились с нами только два семестра. Каждый год после третьего курса из ашхабадского меда в наш присылали «по обмену» депутацию лучших студентов на доучивание. Понятно, что «обмен» оказывался исключительно на словах – от нас в Ашхабад никто не ехал. Азат и Мамед были разные, как день и ночь. Азат – выше меня, здоровенный в плечах, сообразительный, улыбчивый, русский без акцента. Мамед – щуплый, смуглый, молчаливый, почти не говорящий по-русски; в его взгляде неприкрыто читалось «хорошо бы отрезать головы вам всем».
– Азат, откуда у тебя такой русский? – поинтересовался я. Раньше как-то не решался.
– Оттуда же, откуда и у тебя. У меня мама русская.
– А тогда ты кто – русский или туркмен?
– Отец – туркмен. И я – туркмен. А может, и нет. Миш, я не знаю.
– А ты на каком языке думаешь?
– На русском.
– Ну, вот видишь, какой же ты тогда туркмен?
– Настоящий. По имени и отчеству.
– А как твои имя и отчество?
– Азатберды Еламанович!
– Ну, тогда точно – туркмен. Слушай, а чего Мамед такой тихий?
– Говорит плохо.
– Почему?
– Из деревни потому что.
– А как же сюда попал, если плохо говорит? Он же не понимает ничего почти.
– Да хуй его знает, как попал. Я не спрашивал.
Мамед подошёл, через силу изобразил улыбку.
– Мамед, курить будешь? – Только покачал головой. Постоял немного, разглядывая носки ботинок, пошёл к девчонкам.
– Ему религия запрещает.
– Он что, верующий?
– Ну да.
– А как же комсомол?
– Да хуй знает как.
– А ты верующий?
– Нет, – рассмеялся Азат. – Атеист.
Подошёл поезд. Я бросил взгляд – и присвистнул.
– Чего? – не понял Юрастый.
– На крышу смотри.
– Смотрю. И чего?
– Пантографов нет. Дизель.
– Мы с приятелем вдвоём работали на дизеле. Он мудак, и я мудак. Да и дизель спиздили! – отрешённо гамлетовской строфой, продекламировал Лёхус. Случайно услышавшая Грязнова густо покраснела.
– В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов! – голосом Кота Матроскина прошамкал Джинни.
Час
