Сообщение. Бахыт Кенжеев

      Прозревший вовремя буддист, один на каменной кровати,

      давно забыл, что мир нечист, что человек зачат в разврате:

      он предков чтит, не пьет вина, мурлычет мантры допоздна

      не видит снов про лед и пламя, но слышит: на краю земли

      шумят просторными крылами невидимые журавли.

      И рад бы в рай, да не пускают грехи. Поплачем, помолчим.

      Как в сердце бьет волна морская тяжелым золотом своим!

      И пленный ум, и ум бессонный боятся неодушевленной,

      необратимой череды унылых перевоплощений —

      псом станет царь, дебилом – гений, землей – полночные

      труды.

      Звезде – сгущающейся плазмой, нам – льдом

      на воспаленных снах

      утешиться, да, безобразной, но честной старостью. Монах

      тибетский – непорочный лотос, живая молодость

      и кротость, —

      не станет за меня молиться подстреленному журавлю —

      но я и сам с небесной птицей дорог воздушных не делю.

      В те времена труд был дёшев, а вещи дороги. Ну и что с того?

      В те времена подростки вместо любовных утех

      приходили миловаться в отделы свободного доступа

      пахнущих бедной пылью районных библиотек.

      Целовались. Переписывали Асадова. Недолюбливали

      Корчагина.

      Говорили, робея, что даже в Рождественском что-то есть.

      Можно что угодно, твердили, написать на бумаге, но

      главное все-таки – совесть, талант и честь.

      Выходя на Кропоткинскую, ежились, улыбались, обедали

      пончиками с сахарной пудрой по 80 копеек кило.

      Листья сентябрьские падали, бронзовые медали старости,

      и не ведали

      ни прошедшего, ни грядущего. Нам повезло, повезло,

      повторяли советские девочки-мальчики с умными лицами,

      с подачи коммунальных реабилитированных вдов.

      На церквях,

      разумеется, никаких крестов, но ведь могли же родиться мы

      в гитлеровской Германии или при культе личности? Ах,

      видишь, как хочется царскосельской прозы – словно

      врагу народа

      высшей меры, словно Набокову – рифм, словно

      ублюдку – титула. Пуск —

      самая стрёмная кнопка. Стали зимы бесснежны, захирели

      библиотеки, мода —

      это то, из чего я вышел, поскольку поседел и обрюзг.

      Труд стал дорог, а вещи дешевы. В вакууме пресловутом

      плавая,

      плачут звезды, но умеет Господь разрядиться чеканной,

      сухой строкой.

      Пой, загулявший прохожий. Я лох, я любую музыку схаваю.

      Зимы бесснежны, но и бессмертны, я сам такой.

      О чем он тосковал, подопытный подросток,

      по проходным дворам, среди белесых блесток

      безвестного снежка, небесного огня?

      Шептал

Скачать книгу