его почить. Этого великого учёного по именам и хвамилиям. Да я сама на руках снесу его к Владимиру Иличу.
– Это к этому еще одному такому же похабнику, Кокоткину? Это еще на кой ляд вы его туда потащите? Он и без вас не вылезает из этого омута науки.
– Эй, на барже, как вы выражаетесь, мадамка? Всё-штаки некрасиво выходит, что вы здеся плетёте, а еще жена великого ученого…
– Всё, простите, меня, простите… Больше ни за что…
– К Ленину я его снесу! В мамзолей! И заставлю их всех, нашего великого Скупирдомыча, то же забазамировать, еслив чё…
– Как забазамировать?! – Ева выпучила глаза на Марию, и в очередной раз потеряла свой наичудеснейший дар своей расчудеснейшей речи и в очередной раз скатилась до уровня Звездины.
А та, вытирая слезы краешком своего фартука, натужным баритоном запричитала на всю квартиру:
– Просто взять и набазамировать, чтобы до мумии Владимира Илича! Вы, же сами, Эва, знаете, какося он его любил! Какося, же он его любил! С какой зверской силой он его любил! Ленина и его Надьку. И мать Ленинскую тоже так любил, что чуть, что и к ним с цветами на могилку. Он же всех своих собак называл в его честь. А вы же сама знаете, Колготкина, что для вашего мужа приставляют его собаки?! Вот, ежлик он Сталина не очень любил, значица, ни одной собаки в его честь и не назвал. Пущай дажить и не просют его. Правильна, я говорю?
Уже уставшая и переставшая надеяться на чудо и светлое будущее в академической квартире, Колготкина неожиданно воспряла духом после последних слов Звездины и в безутешном горе с горючими слезами, бросилась на домработницкую грудь.
– Где, он? Где лежит, мой сокол сизокрылый? Я хочу его видеть.., – рыдала безутешная Ева.
– Вот так-то лучше, а то взяли моду шарашиться, незнамо где, и даже посуду не мыть, – довольная управительница Звездина открыла Еве душу и все, запертые от неё двери.
– Где? Где он лежит?
– Да, где? Да, там, на кровати лежит, если опять не упал.
– Марьюшка, так его же надо было сразу связать, и ручки ему связать и ножки. Ведь он же всегда был такой неугомонный. Возьмите, голубушка, верёвочку покрепче и свяжите его. На кровать его затаскивать не надо, так пусть лежит.
Ева прошла на кухню и как любящая, страдающая от горя жена села плакать, и в нервном расстройстве есть макароны со сковородки, и пить чай с вареньем и бубликами.
– Идите, вы сами…
– Куда идите, Марьюшка?
– К нему идите и связывайтесь там сами, как хотите…
– Нет, знаете, Мария, это ваше дело. Я сама боюсь, я – жена, чтобы сама его связывать.
– С каких это пор, оно стало наше дело, вязать чужих мужиков?!
– Да, как, же так? Я что ли, по-вашему, должна, что ли?
– Вы жена, вы его и вяжите. А мне он кто? Он мне угадился четыре раза.
– Мария, вы, вы не последовательны
