свое любимое, только почему-то во множественном числе: «кьокозябы», «все кьокозябы», и тут Диму осенило.
– Границу я пройду, – сказал Дмитрий Евгеньевич.
– Тогда самолет прибудет часов через пять. Я на Антибе. И, это самое… без семьи. Ночью на срочные переговоры с семьей не летают.
– Спасибо.
Дима набрал Джеку. Тот отозвался, но говорил как-то странно.
– Что, Дмитрий Евгеньевич? Я же сказал, болею.
– К черту болезнь, я тебе плачу за то, чтоб ты всегда был доступен. Нужно: на терминале X мои данные в погранкомпьютере должны стать неперекодируемыми крокозябрами, как только они туда поступят. Действуй.
– И что это даст? – лениво спросил Джек.
– Джек, я тебя не узнаю. У тебя 39 температура, что ли? Сделаешь или я рассержусь?
– Постараюсь, – пообещал хакер.
– Слушай детали: непонятно, когда им внесут данные, но в любом случае сперва они подумают, что сбой, вирус, станут искать, и важно, чтобы им все-таки удалось «установить истину». Если ты никуда не собираешься в ближайшие сутки, подставь им свой паспорт. Потом это тебя никак не коснется.
– Дайте подумать.
– Всё, за работу.
– Сколько? – спросил Джек.
– Десятка.
– Полтинник.
– Ты оборзел.
– В мире, где деньги решают всё, это называется иначе: предъявлять высокие требования к жизни.
– Это грабеж.
– Это романтизм. Вы же тоже романтик, Дмитрий Евгеньевич! А хотите стать крокозябром.
– Не хочу… ну да, хочу… – Дмитрию Евгеньевичу стало совсем грустно, он вдруг представил себя в роли своего отца. – Глупости, я же не такой идиот, – сказал он себе.
Набрал Дарье.
– Дорогая, буду краток, слушай внимательно. Вызывай такси, бери детей, все деньги и карточки, езжай в «Домодедово», покупай любой билет в Шенген, хоть прямой, хоть кривой, на ближайший рейс. Не забудь телефон. Мы уезжаем года на три, учти. Встречаемся завтра, где – скажу. И готовься к свадьбе, я развожусь.
– Я не поеду.
Он был уверен, что Дарья обрадуется, она же сколько лет об этом мечтала, был уверен, что почувствует в его голосе угрожающую им опасность… за сегодняшний вечер он перестал понимать что-либо вообще. Все на глазах превращалось в крокозябры, в нечитаемые символы, не в символы, которые надо расшифровывать, докапываться до смыслов, а в бессмысленные закорючки.
– Как? Ты, видимо, не поняла.
– Поняла.
Его пронзила страшная мысль, что иваныванычи взяли ее в заложницы, чтоб он не сбежал, и она не может говорить.
– Ты не можешь говорить?
– Нет.
«На меня обрушилось небо, – Дима присел на стоявший у стенки велотренажер. – Если я поеду к ней – это то же самое, что добровольно сдаться им в руки. Если я улечу – они ее уничтожат. И отправят детей
