ничего в жизни больше не способно было меня удивить или порадовать.
В таком состоянии я покинул свою, нет уже не принадлежащую мне, комнату, спустившись в гостиную в ожидании брата и его семьи. Сперва я даже не заметил, что окружающая меня обстановка изменилась, но постепенно до моего сознания сквозь туманную оболочку забвения, в которое я себя погрузил, начали прорываться образы внешнего мира. Сквозь дымку в голове я начал понимать, что вокруг меня другие стены, другие вещи. Все вокруг изменилось, стало чужим, не родным. Уют и удобство сменила холодная роскошь. В центре гостиной среди портретов предков Алигьери на самом видном месте величественно разместился портрет матери Винченцо, который ранее я рассматривал в подвале. В изысканной, но немного тяжеловесной золоченой раме она холодно взирала на окружающий ее интерьер.
Несмелой походкой, не зная позволено ли, я прошел к софе и занял место на краю. Но софа оказалась на удивление не приветливой и твердой. К тому же угнетал надменный взгляд холодных глаз Кармеллы Моретти, говоря мне, что я лишний в этом доме. Тогда я пересел в кресло на другом конце комнаты так, что бы не видеть изображение упрекающей меня матери Винченцо, бут-то она была жива. Но и кресло приняло меня в свои объятия ни чуть не лучше софы. Весь этот интерьер отталкивал и был неудобен. И хоть вокруг стояло множество изысканных вещей, уюта не было, радушие не витало как прежде в этом доме, оно испарилось. Вокруг была лишь холодная роскошь. От гостеприимства отца и теплоты матери, наполнявших этот дом при их жизни, ни осталось и следа.
Не известно сколько времени я провел в этой гостиной, стесняясь попросить у прислуги даже бокал разбавленного вина. За окнами медленно стали подползать сумерки, а из кухни мой нос улавливал аппетитный аромат пиши. Только в этот момент я понял, как голоден, но не знал как быть. Позволят ли мне присутствовать за столом, или лучше будет украдкой, подобно серой мышке, тихо поесть у себя. Учитывая отношение брата ко мне, это будет разумно.
Мои мысли прервал цокот копыт и скрип, въезжавшей в ворота кареты. Внутри все похолодало, от забвения и безразличия, не покидавших меня в последнее время, не осталось ничего. Все тело инстинктивно напряглись и подалось вперед так, что я едва не соскользнул с кресла, которое еще занимал. Неприятное волнение пробежало по телу холодной волной.
Вскоре в дверях дома послышался топот ног и шелест платья. Семья брата вступала в свои владения. Еще через несколько минут в проеме гостиной возник безразличный силуэт Винченцо, за ним показались два его сына – один был старше на два – три года и немного выше второго, точные копии их отца, когда тот был в их возрасте. Процессию завершала маленькая, едва доходившая до плеча брата, худосочная с четкими и резковатыми чертами женщина. Шурша тяжелым парчовым подолом своего длинного платья, она гордо вплыла в комнату и я невольно отметил в ней сходство с матерью Винченцо.
– Ах, дорогой! – восхищалась она, оценивающе озираясь вокруг, –
